Читать книгу "Индия. 33 незабываемые встречи - Ростислав Рыбаков"

Кульминацией стал проникновенный тост – «Выпьем же за наших матерей!» – опять же итог долгой речи.

Все встали и подняли бокалы, встал и я, но бокал мне поднять не дали, а поднесли некий глиняный сосуд с пупырышками в дырочках; я взял, ощущая булькающую тяжесть, поднес ко рту – и понял, что его надо пить как рог, не отрываясь и сильно запрокидывая голову, иначе вино хлынет во все стороны из этих дырочек Со стула напротив на меня ожидающе смотрела единственная допущенная в конце вечера женщина – вернее, юная девушка, дочь хозяина – с гитарой на коленях. «Не посрамим земли русской, братия!» – подумал я и припал к сосуду. Струя сильно упала в горло и лилась, не останавливаясь, сосуд пришлось запрокидывать всё выше и он пупырчатым коричневым телом закрыл для меня окружающий мир, соседей по столу и прекрасную дочь хозяина. Лишь бы допить, не опозориться, думал я и не услышал странного шума вокруг – оказывается товарищ Размадзе из ЦК или горкома сделал повелительный жест и все послушно сели. Стоял я один с запрокинутой корчагой на лице. И в этот момент товарищ Размадзе провозгласил:

– Смотрите! Сын пьет за свою мать – Андроникашвили!

«Потом нас за руки цепляли там И всё ходило ходуном,Лоснясь хрустящими цыплятами,Мерцая сумрачным вином»

(Евг. Евтушенко – примерно в это же время)

А с Докрасом, профессором физики («пардон, мадам»), мы особенно подружились. Для рассказа о чудесах Индии, он представляет поистине центральную фигуру.

В нем не было ничего от мифологемы «Индия – страна чудес» – типичный университетский профессор, немолодой (так я воспринимал его тогда), в барашковой шапке пирожком и длинном, как бы «советском» пальто, с большим мясистым носом крючком и в крупных очках. И говорили мы скорее на темы, близкие ему профессионально, и смотрел он на всё, увиденное у нас, без восторгов, но с пониманием и симпатией, и вообще производил впечатление человека книжного и доброжелательного.

Поэтому меня немного удивила его реакция на беседу с тогдашним ректором Ленинградского Университета – вернее, на то, как я воспринял рассказ любезного хозяина. Тот (в высшей степени обаятельный и светский человек) вспоминал о своей поездки в Индию – и, на мой тогдашний взгляд, нес несусветную чепуху о каком-то йоге в Бомбее, прямо на набережной, который дал ему обрывок чистой бумаги, велел сжать его в кулаке а потом стал задавать вопросы, а в конце велел разжать кулак и посмотреть. И, конечно, на только что чистом листе бумаги, были написаны (или напечатаны? и на каком языке?) все его ответы! «А самое интересное, – растерянно говорил советский ректор, тоже естественник, конечно, как у нас и до сих пор принято, – что некоторые из этих ответов мог знать только я один». Он помолчал, как бы возвращаясь в мир колб, магнитов и повесток из обкома партии, и добавил недоуменно: «И это не гипноз, я привез с собой этот листок и он у меня здесь, в Ленинграде».

Я переводил, как мог, точно, но в душе кипел от возмущения. Индийцы посмеивались, но как-то очень спокойно, как будто им рассказывают что-то совершенно обыденное.

За обедом я набросился на них – что они, руководители академической науки думают об этих россказнях?

Они засмеялись еще более дружелюбно. Веселее всех смеялся мой друг Докрас. «Magic!» – повторял он и все остальные согласно кивали и любовно смотрели на меня, как на несмышленыша.

Вечером мы вернулись к этой теме. Докрас попытался разрядить обстановку: «Скажи, сколько слонов может разместиться на ногте твоего большого пальца?». Я понимал, что надо мной смеются– но сколько-нибудь вразумительного ответа придумать не мог.

Хорошо, – сменил тему Докрас, – хочешь, я тебе погадаю?

Я был и тут настроен скептически. Мы ездим уже две недели, мы живем бок о бок, без всяких гаданий он знает обо мне достаточно много, чтобы сочинить целый роман.

Но он меня удивил.

Гадал он очень серьезно, и по руке, и по остаткам кофе, и еще как-то, не помню уж как И информация, выданная им о моем прошлом была абсолютно точной – причем это касалось тех сторон жизни, о которых я ровным счетом ничего не говорил (вроде такого примера – «год и, кажется, два дня назад Ваш лучший друг уехал от Вас куда-то далеко-далеко» – это было абсолютно точно, т. к ровно год и три дня назад мой друг Рустэм Севортян уехал надолго в Индонезию, т. е. и правда «далеко-далеко»! причем это говорилось между прочим, под сурдинку, пробормотывалось, не стараясь привлечь внимания).

Так шло некоторое время, он тихо бурчал, я, вроде бы сопротивляясь, сдавал одну за другой первоначальные позиции. И вдруг он напрягся.

Он очень напрягся.

«Где Вы будете в феврале?», – спросил он тревожно (разговор, напомню, происходил в октябре).

А я понятия не имел о неписанном правиле истинно советских людей – при общении с иностранцами не рассказывать ничего о предстоящих поездках за рубеж, и потому честно отвечал: «Скорее всего в Пакистане».

Он помрачнел еще более. «Не выходите в феврале на улицу. Это произойдет на улице, не в доме.»

Молодой и беспечный, я весело спросил: «Смерть, что ли?»

«Смерть не смерть, но очень близко», – ответил профессор, обреченно водя пальцами по моей ладони. Правда, потом утешил, что, если в феврале обойдется, то я буду жить очень долго (и даже сказал – сколько; интересно, что потом (лет через 15) эту же дату подтвердила Дэвика Рани Рерих, а Святослав, заглядывая через плечо, повторял – да, да, всё верно, она правильно говорит. Разумеется, о пророчестве Докраса, я им тогда еще не рассказывал).

Докрас отнесся к своему собственному гаданию на удивление серьезно и позднее, уже в Москве, встревоженно учил мою жену, как уберечь меня от предстоящего несчастья.

«Смерть не смерть…» Каким же я был тогда безбашенным юнцом! Несмотря на его убежденность, я раззвонил всей Москве об этом пророчестве; десятки людей ужасались и смеялись, ахали и шутили. Позднее, когда всё случилось, это стало лишним доказательством того, что события февраля, пусть и в туманной форме, были предсказаны за несколько месяцев.

Потом они все уехали и на прощание мой милый Докрас долго тряс теплыми ладонями мою руку и печально говорил «Берегите себя!».

Они уехали, и я тоже. И стал готовиться к отъезду, честно говоря, просто выкинув из головы мысли о далеком еще феврале.

Мне всегда хотелось в последовавшей жизни дать знать профессору о том, что я жив, хотя предсказание его сбылось, но адреса не осталось, и вот, что странно – когда спустя четверть века я оказался в том городе, где он был ректором Университета, никто из сограждан не знал его имени и не вспомнил его…

Перед отъездом, он дал мне решение задачки, волновавшей меня куда больше хорошо анонсированной смерти – задачки о слонах на ногте большого пальца руки. С заговорщицким видом он достал крохотную деревянную коробочку-шарик и методично вытряс мне на руку фигурки плоских слоников микроскопического размера – на ногте моем их разместилось 28 штук! Где то они теперь, куда задевались?