Читать книгу "Последний бой Пересвета - Татьяна Беспалова"

Подремывая между веток мордовской сосны, слыша дальние звуки воинского стана, Ослябя видел, словно наяву, залитое кровью, скользкое днище ушкуя, лежащие вповалку тела новгородских разбойников, частью обезглавленные, а частью с отрубленными руками. Возможно, Фома и стал бы грозиться судом. Возможно, Ослябя оказался бы в беде худшей, нежели булгарский плен, если б в ушкуе не обнаружился сундук с астараканским[60] золотишком награбленным. Так Ослябя остался в Нижнем ещё на одну зиму, а весной Дмитрий Иванович вместе с тестем принялись готовиться к походу в Степь, воевать царевича Арапшу. Однако в начале лета великий князь спешно отбыл на Москву. В Литве умер Ольгерд. Эти вести принёс гонец, посланный старым знакомцем Осляби, страшим из сыновей литовского князя – Андреем Ольгердовичем. В отсутствие великого князя Фома Нижегородский поставил во главе войска среднего своего сына, Ивана.

И вот они в мордовских землях, на сытых, пышущих июльским зноем берегах Пьяны. Мордовские жители оказалась щедры на хмельной мёд, караваи и молоко. В мутной воде Пьяны плескались щуки и лещи. Ратники принялись разоблачаться, складывать на обозные телеги доспехи и оружие. Удили рыбу, без удержу предавались хмельному веселию, спали, пугали напрасным буйством мордовских поселян.

Ослябя со товарищи тоже скинули раскалённые солнцем кольчуги, но оружие не оставляли. Днями отсиживались в схоронах, ночами носились по степи, держа зажжённые факелы, не скрываясь, пытаясь вызвать на себя сторожу противника, заманить к воинскому стану, пленить, допросить. Несколько раз чудилось и Ослябе, и Лаврентию, будто видели они в буйных зарослях на берегах Пьяны быстрые, увертливые тени. Что-то лохматое и приземистое мелькало меж стеблей камыша, шумно ухалось в воду, сновало меж стволов, с громким треском ломилось сквозь подсок. Для медведя мелковато и слишком легко на ногу, для лисицы очень уж велико. Да и не человек это вроде бы. Разве станет существо, сотворённое по образу и подобию Божию, бегать на четвереньках? Так и не удалось ни поймать докучливого лазутчика, ни стрелою достать.

Так вторую неделю прело войско под мордовскими небесами, изнывая от зноя и безделья. Ослябя уж решил для себя, что не станет ждать беды, уйдёт обратно в Нижний.

– Дождёмся ночи и подадимся к Волге, – сказал он тихо.

– Оставим войско? – ответил снизу Дубыня.

– Погодите-ка, ребята! – шёпот Лаврентия звучал тревожно. – Не видишь ли чего, Андрей Васильевич?

Ослябя видел лишь полуголых муромских вояк, прятавшихся от солнца под обозными телегами. Видел их князя, расхристанного, пьянющего. В сопровождении отяжелевшей от лени свиты, он, опираясь на копьё, ковылял к шатру Ивана Дмитриевича.

– Хоть бы наконечники на копья насадили, – с досадой вздохнул Ослябя.

Пленительная полудрема покинула его внезапно. Сердце тревожно стукнуло, замерло, затрепетало, наполнилось неизбывной тревогой. А бор сосновый затих, затаился. Утихло пение пичуг, не слышно стало стрекота стрекоз и пения ошалелых от зноя комаров. Только лишь странное шипящее чирканье, словно злая оса взгудела мгновенно да и утихла, прибитая сноровистым клювом дрозда. Вот она взгудела один раз, второй, третий. Наконец странное гудение слилось в единый протяжный стон. Ослябя видел, как из ближайшего леса вылетел рой коротких татарских стрел. Трое дружинников-обозников, разливавших из хмельного короба[61] по кувшинам хмельной мёд, пали замертво, пронзенные. Кувшин покатился по траве. Желтоватый напиток изливался из него на утоптанную жёлтую траву. А стрелы продолжали жалить воинов. Вот ещё двое повалились на телеги. Вот разомлевший ратник взял тяжелую булаву, намереваясь ударить ею в щит, поднять тревогу. Но не успел, упал на землю, пронзённый полудюжиной стрел. Тревогу подняли кони. Один из них, крупный вороной жеребец, раненный в шею стрелой, понесся, ломая всё на своем пути. Разметая шатры и палатки, снося коновязи, разбивая копытами глиняную посуду, сшибая с ног людей. Другие лошади тоже переполошились. Они носились по лагерю, не даваясь в руки всадникам. Ослябя заметил, что стреляют наугад, не стараясь лишить жизни или ранить, а лишь пытаются продлить всеобщее смятение. Заметил он и крадущихся в высокой траве людей, их поблёскивающие на солнце обнаженные клинки. Кое-кто из крадущихся был вооружён пращёй, и почти у всех имелись арканы – нападавшие надеялись на поживу, на большой полон. Ослябя принялся всматриваться в степь. Там в знойном мареве, за тынами, за пажитями[62], на самой линии горизонта росло и ширилось огромное пыльное облако. Оттуда шла конница – множество всадников. Облако росло на глазах, становясь всё выше и шире. Оттуда же, гоня перед собой потоки раскаленного воздуха, двигалась гроза.

Ослябя проворно спустился с сосны, свистом подзывая Севера, и присоединился к товарищам, в молчаливом изумлении наблюдавшим вражеский налёт. Сопровождаемый тучей стрел, поток всадников затопил поляну, где стоял нижегородский обоз. В знойном мареве слышался звон металла, человеческий вопль, лошадиное ржание. Татарские конники во всеоружии и в доспехах быстро подмяли полупьяное воинство. Даже не требовалось схватываться с врагами на мечах. Русичей глушили, словно карасей в пруду, ударами булав, поднимали на копья, душили петлями арканов. Пешие татары подбирали оглушённых воителей, вязали, волокли в мордовскую деревеньку.

– Егорка, сбегай до деревни! – приказал Ослябя Дубыне. – Похоже, там полон рядят. Но ты всё ж удостоверься. Да смотри сам не попадись!

Дубыня ушёл, а Ослябя, как заворожённый, наблюдал за одним из татарских всадников, восседавшем на гнедом коне замечательной красоты. В блестящем, будто церковная маковка, шлеме, в вызолоченных доспехах, носился по бранному полю этот татарин – маленький, похожий на ребёнка. Кривой ятаган молний сверкал у всадника в руке. Двое нукеров неотлучно следовали за ним. Они секли русичей огромными саблями так сноровисто, как опытный жнец подрезает серпом зрелые колосья. Но Ослябя приметил, как не раз и не два отважный вояка в золочёном доспехе щадил отяжелевшие от похмелья головушки нижегородских и муромских вояк, не сносил с плеч, позволяя приспешникам пленить безоружных и бесталанных арканами. Их лупили булавами и нагайками, глушили щитами и сабельными ножнами, но до смерти не забивали.

Ослябя понял замысел татар: пограбить обоз, увести в полон людей. Всё складывалось удачно. Чем могло ответить ордынцам расслабленное жарой и неумелым руководством юного князя воинство? Разве что оглушительной бранью и бестолковыми метаниями. От татарских всадников отмахивались, словно от псов, рогатинами. Доспехи и щиты превратились в метательные снаряды. Одному бывалому умельцу удалось, удачно метнув щит, выбить злющего татарина из седла и тут же получить самому удар булавой между глаз.

Увлеченные тяжким трудом смертоубийства, русские ратники кромсали и давили вражеские тела. Слепые, оглохшие, позабывшие страх Божий, одержимые одним лишь желанием: выжить, выползти, вылететь из схватки.