Читать книгу "Фатальный абонент - Гера Фотич"

Класс смеялся, брать не отказывались.

Мне не нравился этот грабеж. Но менять чужие правила я не собирался. Когда начиналась раздача, старался чем-нибудь заняться или просто уйти, заранее выдумав причину.

Столовая почему-то не работала. То ли повара найти не могли, то ли оборудование закупили слишком поздно, и оно продолжало пересекать границу под стук железных колес.

На большой перемене начинался пир. Девочки приносили чай в термосах, котлеты, бутерброды с колбасой и сыром. Если не зевать, то каждый мог перекусить. В первую очередь хватало Псу, мне, Мухе и ещё нескольким приближенным.

Дэлгэр в пиршестве не участвовал и экзекуциям не подвергался. На большой перемене он шёл общаться с парой своих земляков из других классов. Или неподвижно сидел, склоняясь над книжкой, напоминая маленького Будду. Я его презирал.

Зима пришла неожиданно. Ещё вечером все гуляли на улице в рубашках, играли в футбол. А ночью ударил мороз. Забулькала вода в батареях. Мама Лёши тихо встала и поверх наших одеял положила ещё вигоневые. Включила электрические обогреватели. Стало теплее. Утром улицы и дома оказались припорошены снегом, а редкие лужи замерзли. Зимней одежды у меня не было и в школу поверх всего я надел какой-то старый вязаный свитер, найденный на антресолях. Через пару дней прилетела мама и привезла все необходимое.

В Монголии снега выпадало мало, физкультура в школе проводилась на коньках. Это касалось лишь тех, у кого был спортивный инвентарь и кто умел им пользоваться.

Муха у себя на родине в Грузии лед видел только в холодильнике. Поэтому сидел на лавочке, наблюдая, как я ловко пасую Псу, а тот закидывает шайбу в ворота. Несколько девочек катались на фигурках по краю хоккейной коробки. Все остальные, чтобы не замерзнуть, играли в пятнашки, периодически отогреваясь в спортзале школы.

Дружба с Псом делала меня независимым. Ощущение превосходства окрыляло. Я чувствовал, что в большинстве случаев умнее своих однокашников. А те, кто все же превосходил меня в знаниях, были жалкими хлюпиками, которых я мог перешибить одной левой. Было у меня и ещё одно преимущество — в отличие от других провинившихся учеников, моих родителей в школу не вызывали. И это давало мне лишний бонус для озорства. В душе росло пренебрежение ко всему. Оно касалось не только школьников, но и некоторых преподавателей. В угоду Псу, я позволял себе дерзить и смеяться над ними. Заставлял пацанов подкладывать на стулья учителям кнопки, лить канцелярский клей. Я чувствовал, что мои шутки граничат с обыкновенной пошлой издевкой, но все смеялись. И мне это льстило. Возвышало в собственных глазах.

Девчонки откровенно заглядывались на меня, слали записки, назначая свидание. Я их игнорировал.

Но всё же, что бы я ни делал, как бы не проявлял себя, непонятное внутреннее чутьё всегда заставляло оглядываться на Пса. Искать поддержку в его взгляде, жесте, слове. Ни один мой подвиг не совершался без его, хотя бы и молчаливого согласия. Быть может, это был мой страх загнанный глубоко внутрь. Маленький пульсирующий комочек, помогающий мне быть всегда настороже. Именно благодаря ему я вскоре стал замечать, что Пёс недовольно косится на меня. Посмеивается со всеми, но именно посмеивается. Глаза его не светились радостью. Чувствовалось скрываемое напряжение.

Перехватывая сумрачный задумчивый взгляд Псова, я недоумевал. Наше единство должно было крепнуть. Отношения — превратиться в настоящую дружбу. И только тщательно скрываемое мной ощущение превосходства могло дать повод к раздору. Пёс был ниже меня на целую голову, щуплый словно куренок. Конопатость не придавала ему мужественности.

Верка не отходила от меня. На вечеринках, под взглядами конкуренток, хватала за руку и тянула в уголок. Ей нравилось, что я не пытаюсь залезть к ней под платье. При появлении однокашников делала вид, что мы целуемся — не хотела отличаться от остальных. Расстегивала свою кофточку, открывая маленький лифчик, обнимала меня за шею и тянулась к губам. Целоваться она не умела, как, впрочем, и я. Теоретические познания с засовыванием языка в чужой рот и шевеление им по зубам вызывали у нас обоих смех. Сидя в кресле, мы устраивали целый спектакль со стонами, громкими вздохами, вскликами и елозаньем. Так, что наши школьные товарищи думали, что у нас начинается нечто серьезное — по-тихому уходили из комнаты.

На зимние каникулы я улетел к родителям. В поселке ничего не изменилось. Быть может, прибавилась пара вагончиков.

Подмороженная степная трава приняла рыжеватый оттенок. Стала хрупкой. Едва сдерживала легкую снеговую порошу, которая рушилась при малейшем прикосновении или дуновении ветра. Стоило пройти по ней, и позади образовывалась темная тропинка, словно полынья.

Трубы вагончиков, бараков и юрт дымили, не переставая. Сильные морозы в тридцать, а то и сорок градусов были обычным делом. За полчаса ресницы покрывались инеем. Слезы, вызываемые пронзительным резким ветром, не успевали скатиться со щеки — замерзали. Жители старались на улицу лишний раз не показываться. Быстрым шагом до работы — бегом домой. Баня не функционировала — не могли нагреть. Приходилось стоять голым в тазу, подставлять спину отцу. Тот тер по-мужски. Мать окатывала теплой водой из кувшина. Я вспоминал Фёдора.

На следующий день после приезда пошёл к нему домой. Выяснилось, что ещё в ноябре их семью отправили в Союз. Как только выяснилось, что Ланка забеременела.

Я снова остался один. Достал свое ружье и попытался развлечься, но пальцы замерзали и не желали нажимать на курок. Ручей покрылся льдом и пару раз я смог покататься на коньках. Скользил по извилистому руслу. На скорости резко поворачивал, перескакивал вмерзшие сучки деревьев, разворачивался. Получал от такого слалома особое удовольствие. Мать ходила со мной — любовалась.

Но было очень холодно — ботинки каменели, не хотели шнуроваться. Пальцы на ногах через пятнадцать минут замерзали. Приходилось поверх носка накручивать газету. Тогда можно было кататься в два раза дольше.

Завидев меня, знакомый столяр смастерил мне парочку клюшек. Несмотря на их тяжесть, я был в восторге — это был большой дефицит.

Отец смог организовать для меня выезд на рыбалку мужским коллективом. Женщины остались дома, не желая мёрзнуть на тридцатиградусном морозе.

Переезд составил часа четыре. Я ехал с отцом в кабине. Остальные, человек десять — в металлическом КУНГе кузова, завернувшись в старые матрасы и спальники. Буржуйка с трубой, выведенной в форточку, ждала ночи.

Лед на Селенге в ямах под скалами достигал толщины двух метров. Глубина до десяти. Коловорот не справлялся. Долбили пешнёй. Когда черенок полностью уходил в лунку, на него накручивалась насадка. Черпак тоже удлинялся по мере заглубления. Лунка шла вниз на сужение — иначе не получалось. Чтобы она была достаточно большой для вытаскивания рыбы, начинали долбить диаметром метр.

Мужики кололи лед часа два, периодически меняясь. Но в таком месте рыбы было много — прикормлена еще с лета падающими со скал мышами, змеями, птенцами.

Ловили по очереди. Ждать не приходилось — через десять минут уже тащили очередного тайменя или ленка. Редко щуку или окуня. С размером — кому как повезет! За четыре часа лунка смерзалась так, что рыба уже не пролазила — стукалась о лед, срывалась или резала леску об острые ледяные края. Расширять — себе дороже! Будешь весь мокрый от брызг, пешня покроется коркой льда. Долбили новую.