Читать книгу "Рокировка - Борис Орлов"

Николай Петрович помолчал, потом кивнул головой:

– Ну, что же, Белов, вам удалось меня удивить. Я был совершенно уверен, что вы нас не слушаете, пребывая в неких своих эмпиреях, а вы… – Он снял очки, протер их и снова водрузил себе на нос. – Собственно, вы почти точно повторили слова Энгельса, забыв упомянуть лишь о том, что такое общество должно быть еще и гармонично развитым… Можете сесть на свое место. А вот кстати, Семенов, вы так весело хихикали. Наверное, вы точно знаете, что конкретно Энгельс понимал под гармоничным развитием общества?

Саша шел на свое место, пытаясь понять: какого пса на уроке географии ему устроили допрос по творчеству Энгельса. По его воспоминаниям, Энгельс был не самым хреновым историком, но географом он не был совершенно точно. Это же Фридрих Энгельс, а не Жак Паганель!

И тут его осенила просто-таки гениальная мысль. Чертов Пидорих Энгельс был все-таки гений, мать его! Реально гений! Значит так: у нас проблема: хреновое оборудование и не хватает квалифицированных рабочих, мастеров и инженеров. Зато есть много территории, и в стране – спокойствие. У немцев есть отличное оборудование, хорошие квалифицированные рабочие, инженеры, мастера. Зато в стране – война на всю катушку. Следовательно…

На станции Малоярославец в осенний предрассветный час было тихо. Только одинокий маневровый паровоз OB свистнул, да и то как-то неуверенно, и снова наступила тишина.

Мастер Фердинанд Майер тяжело переступил с деревянного протеза на здоровую уцелевшую ногу и посмотрел на часы. Без четырнадцати с половиной минут пять. Пора бы уже первой смене быть в депо…

– Гутен морген, камерад Майер, – из серого сумрака вынырнул Петрушин, слесарь ремонтного участка. – Не опоздал?

– Допрое утрё, товаристч, – степенно поздоровался Фердинанд. – Ви ест вофремя.

Но Петрушин уже не слушал, бодро шагая к корпусам депо. И тут же раздался мелодичный свист, хруст гравия, а следом – и песня. Перед Майером появились двое мужчин и три женщины. Мастер узнал их: отец и сын Волобуевы а вместе с ними – три подружки-табельщицы: Олья, Валья и Наталья. Волобуев-младший насвистывал бодрый марш, а фройлян-комсомолки жизнерадостно распевали:

А ну-ка, девушки, а ну, красавицы,

Пускай поет о нас страна!

И звонкой песнею пускай прославятся

Среди героев наши имена!

– Рот-Фронт, товарищ Майер! – парень вскинул вверх сжатый кулак.

Девушки перестали петь и тоже отсалютовали. «Рот-Фронт!». Старший же Волобуев степенно наклонил голову. Он был машинистом и никакого отношения к Фердинанду не имел, но уважал немца за мастерство и качество работы, который платил ему тем же. Майер так же степенно кивнул, а затем произнес:

– Сын у тебя, Ифан Ифановитщ, работает каращо. Мастер карощи. Б…ь буду, карощи мастер ист. Буду писайт – ударник.

– Данке шен на добром слове, Фердинанд Гансович, – Волобуев остановился и достал из кармана пачку дешевых папирос «Мотор». – Угощайся.

Майер взял папиросу, чиркнул зажигалкой и протянул огонек машинисту. Мужчины закурили. Молодежь уже ушла в здание депо, мимо торопясь прошагали еще несколько рабочих. Они на ходу приветствовали Майера и Волобуева, торопясь не опоздать к началу смены.

– Как сын, Фердинанд Гансович? – спросил Волобуев негромко. – Пишет?

– Я-а-а, – протянул мастер. – Пишет, я-а-а. В послетний письмо пишет – обер-лейтенант ист сделать его. Я ему писайт, он не встречать твой сестры сына? Он пишет – не встречать.

– Ну так что ж? Свободное дело. Твой-то – артиллерист, а наш-то в броневиках воюет… – Волобуев-старший затоптал сапогом окурок и протянул Майеру мозолистую ладонь, – Ну, бывай, Фердинанд Гансович, пойду. Да, в обед подойди к моему – баба моя тебе пирога с капустой передавала.

– Спасипо, – поблагодарил немец.

Ему хотелось сказать еще что-нибудь хорошее и доброе старому машинисту, но пока он подбирал слова, Волобуев уже ушел.

Майер снова посмотрел на часы. До начала смены оставалось пять минут десять секунд. Он с досадой прицокнул языком: в это время все уже должны переодеваться, а тут еще восемь человек не пришли. Хотя нет, не восемь, а шесть…

Мимо Майера вприпрыжку пробежали два ученика – Шутин и Шутов. Димка и Митька. Рабочие ремучастка, устав путаться в двоих Дмитриях, да еще и со схожими фамилиями, попросту перекрестили одного из пареньков в Митьку.

– Здрасьте, Фердинанд Гансыч, мы не опоздали? – пропыхтел на бегу Димка.

– Найн, – Фердинанд с трудом подавил улыбку. – У вас еще, – снова быстрый взгляд на часы, – трий минут, пять десять и еще четырь зекунд.

– Наддай! – выдохнул Митька, и оба паренька рванулись еще быстрее.

Майер посмотрел им вслед и тепло подумал: «Маленькие, но обязательные. Они успеют. Им не надо переодеваться: они так и ходят… то есть бегают в своих спецовках».

Снова раздался хруст гравия. В депо бежала машинистка мостового крана Люська Онуфриенко. Пробегая мимо Майера, он состроила умильное выражение и пропела:

– Доброго здоровьичка, товарищ Майер.

Мастер молча отвернулся. Люська была, как говорили в депо, «слаба на передок». Точного значения этого выражения Майер не понимал, но смысл уловил сразу же. Вот и сейчас – опаздывает. А почему? А вон сразу видно: под глазами – мешки, платье надето впопыхах, кое-как, и кажется… Майер втянул носом воздух. Нет, показалось, на этот раз – трезвая. Но он уже ловил девицу – нет, не пьяную, а как говорят здесь – «под мухой». Майер хмыкнул: почему «под мухой»? «Муха – это он понимает, die Fliege[212]. Впрочем, может быть, это от немецкого «залить за галстук»?

Пыхтя и отдуваясь, пошагал мимо широким шагом молотобоец Покровский. Он только молча поднял сжатый кулак и, не глядя на ответное приветствие, поспешил дальше. «Опаздывает на две минуты, – подумал Фердинанд. – Плохо, но… В конце концов, Покровский всегда остается, если надо помочь. Он, конечно, вчера выпил много пива и много шнапса, но…» Однако записал опоздание Покровского в свою книжечку.

Откровенно говоря, Покровский нравился старому немцу. Нравился своей спокойной силой, рассудительностью и готовностью помогать. Правда, он любил подвыпить, и мастер несколько раз видел, как друзья-приятели под руки волокут молотобойца домой, но кто без греха? Во всяком случае, Покровский ни в пьяном, ни в трезвом виде не распускал руки, ни к кому не приставал и даже не орал пьяных песен, как, например, помощник машиниста Фридельман. Майер поморщился: Фридельман сочетал в себе худшие черты русского и еврейского народа. Он был скуп, даже жаден, и норовил выпить за чужой счет. Зато, выпив, становился грозен и неудержим. В его тщедушное тело словно черт вселялся: он приставал ко всем и каждому, лез в драку по поводу и без повода, а если не находилось никого, с кем можно было сцепиться – орал песни, да так, что в соседних домах дрожали стекла. Его давно надо было бы выгнать, но Фердинанд знал: Фридельман – хороший работник, причем даже не помощник машиниста, а самый что ни на есть настоящий машинист. Не хуже Ивана Ивановича. Просто за пьянку свою никак не мог стать начальником паровозной бригады. Несколько раз назначали, да столько же раз и снимали…