Читать книгу "Муссон. Индийский океан и будущее американской политики - Роберт Д. Каплан"

«В Индонезии, – писал антрополог Клиффорд Гиртц, – ислам не строил новой цивилизации: он усвоил туземную». Иными словами, ислам сделался просто верхним слоем богатой и сложной культуры. Когда ислам, поясняет Гиртц, победоносно шел по Аравии и Северной Африке, он вступал «в девственные, по сути, края – если говорить о высокоразвитой культуре», но в Индонезии начиная с XIII в. ислам столкнулся с «одним из величайших творений азиатской цивилизации – творений одновременно политических, эстетических, религиозных и общественных – с индо-буддийским Яванским государством». Ислам распространился по всей Индонезии. Укрепившись на северной суматранской оконечности – Ачехе, он достиг Островов пряностей, лежащих далеко на востоке, примерно в 5000 км от Суматры, – но все же индусская традиция, хоть и «лишенная… почти всей своей внешней обрядности», сберегалась нетронутой, храня свой «внутренний жар». За немногими исключениями, продолжает Гиртц, индо-малайские «подпочвенные пласты» – все эти «местные духи, домашние обряды, семейные талисманы» продолжали властно присутствовать в повседневной жизни крестьянства. Хотя под конец XIX в. ислам и считали по всей Индонезии общепринятой верой, он не был «каноническим учением и… сводом соблюдаемых обрядов». Далее Гиртц определяет индонезийский ислам как «гибкий, пластичный, синкретический… многоголосый» и «фабианский по духу» [5]. Сегодня только треть индонезийцев-мусульман вполне правоверны (сантри), остальные исповедуют ислам на синкретический лад (абанганы) [6]. Следовательно, индонезийский ислам представляет собой завершенные, слитые воедино ответы южного и южноазиатского духа на вопрос о мусульманском самоощущении. Достигнут идеал, оставшийся недостижимым для большей части арабского мира[65].

Я видел стайки индонезийских школьников-мусульман – девочки повязывали волосы джибабами, – дружно сходящиеся к Боробудуру, исполинскому многоярусному буддистскому храму – точнее, храмовому комплексу, – высящемуся в самом сердце Явы: строению, сравнимому только с храмами Ангкор-Ват в Камбодже. Двенадцать миновавших веков покрыли серые каменные глыбы пятнами – черными и рыжими. От самой симметрии этого храма веет чем-то мистическим, всецело потусторонним. Совершенство и сложность боробудурских барельефов свидетельствуют о богатстве культуры, существовавшей тут задолго до ислама, – культуры, с которой исламу приходилось и приходится соперничать изо всех сил. Точно такие же мусульманские школьники такими же стайками посещали индусские святилища в Прамбанане, вблизи Боробудура. Религиозную историю Яванской империи не перечеркнуть – к ней можно только прибавить.

Ачех – самая «арабская» из индонезийских областей – совершенно лишен суровости, свойственной Среднему Востоку. Этому способствует еще и то, что вопреки сотням лет голландского правления (часто державшегося на волоске) в Ачехе почти нет чувства ненависти к Западу, нет злобы на былых завоевателей-иноземцев, попиравших местную историю и культуру. Над Суматрой и прилегающей цепочкой островов искони властвовала больше Ява, чем Европа. Империализм яванский послужил хорошей защитой от европейской разновидности империализма.

«Это может быть началом конца для нашей свободы», – волновался Агусванди, пылкий и подвижный интеллигент, программист, работающий в одной из банда-ачехских неправительственных организаций. Агусванди – 31, и, подобно многим индонезийцам, носит он лишь имя, а фамилии нет вообще. «Поборники шариата пошли в наступление, хотят прибрать к рукам Ачех, пострадавший от цунами, – сказал Агусванди и разъяснил: – Отчего пришло цунами? Вероучители задавались этим вопросом и заключили: оттого, что ачины пренебрегали должной обрядностью. Женщины дерзко разгуливали без надлежащих покровов, иностранцы хлебали пиво… После цунами воспрянули реакционеры. Хотя, конечно, цунами привело сюда и западные НПО с их космополитическими влияниями.

Поначалу мне казалось, – продолжил Агусванди, – что всемирные влияния одержат победу. В конце концов, когда цунами откатилось, Ачех являл собой полную противоположность Ираку. О каком столкновении цивилизаций можно вести речь, если христианские благотворительные общества получают еврейские деньги, чтобы строить новые школы в мусульманском городе? Я думал: вот оно, будущее! И вот он, дружелюбный ислам! Тропический, а потому добродушный ислам – ибо, к примеру, в здешнем климате, влажном и знойном, не больно-то побродишь закутанным с головы до пят».

Продолжая в том же ключе, Агусванди поведал мне, что в разногласиях касательно международной помощи отражается вся сущность исторического конфликта между Ачехом и столицей – Джакартой, – расположенной на острове Ява. «Эта неприязнь отнюдь не связана с вопросами веры. Все проще: колониализм закончился, и центр невзлюбил периферию – а сам по себе конфликт лишь идет во вред радикальному, строго правоверному исламу. Географическое положение Ачеха на северной оконечности острова Суматра – вдающейся в Бенгальский залив там, где находится устье Малаккского пролива, и устремленной к Индии и Шри-Ланке, – то, что Ачех зажат между морем и диким нагорьем, делает его четко очерченной областью, отличной от остальной Индонезии, повернутой к Юго-Восточной Азии и Южным морям. Долгое историческое время Ачех был процветавшим султанатом, погруженным в торговую систему Индийского океана. Партизанская война, которую Ачех повел против яванского засилия, когда Индонезией правили из Джакарты президенты Сукарно и Сухарто, напоминала войну, которая ранее велась против Голландской Батавии (так в колониальную эпоху звалась Джакарта)».

Цунами положило конец этой извечной борьбе. Явились новые силы, способные защитить и уберечь. Пиратство в Малаккском проливе почти сошло на нет. Цунами «погубило множество негодяев», заметил в беседе со мной один западный обозреватель. А Юсни Саби разъяснил: учитывая количество жертв и то, что повседневную жизнь Ачеха изменило прибытие международных служб содействия и помощи, теперь – по крайней мере, временно – и драться больше не из-за чего. Положение походило на библейские тексты о Всемирном потопе и Ноевом ковчеге. Приливная волна просто смела весь ранее существовавший мир.

Ачинские партизаны противостояли правительству Джакарты без малого три десятка лет, а мир заключили в Хельсинки – лишь через восемь месяцев после цунами. Ныне былые бойцы Свободного Ачеха (Движение «Свободный Ачех», или ДСА/GAM) избираются на должности во многих округах Ачеха посредством демократических процедур, утвержденных и осуществляемых государственной индонезийской властью. Это тем примечательнее, что в 1998-м, когда президента Сухарто свергли после азиатского финансового кризиса, разразившегося годом ранее, многие аналитики предполагали: Индонезийское государство рассыплется – и Ачех окажется первой из отпавших областей. Невероятно: широко раскинувшийся по морским просторам архипелаг сохранил единство, и затем цунами положило конец войне, а усиленной централизации – начало.

«Индонезия не искусственно созданное, никчемное государство, подобное Ираку или Пакистану, – сказал Агусванди. – Скорее это “безалаберная империя” 17 тыс. островов, где исламские партии вливаются в слабую демократическую систему – почти что на турецкий лад, – а сама система старается ощупью доползти до упорядоченной децентрализации. В таких областях, как мусульманский Ачех на западе или христианский и одновременно языческий, анимистский Папуа, лежащий на растоянии тысяч километров к востоку, бытует самоуправление – а Джакарта, по сути, просто считается имперской столицей. Испокон веку все привычно вращалось вокруг Явы, ибо там живет половина индонезийцев, – пояснил Агусванди, – но сейчас обрели самостоятельное значение Ачех, Папуа, Калимантан [индонезийская часть острова Борнео] и так далее».