Читать книгу "Граница безмолвия - Богдан Сушинский"

— Кстати, на Севере такой подход срабатывает.

— Понятно, что лучше всего перебросить туда ваших, господин вице-адмирал и господин оберштурмбаннфюрер, людей, уже имеющих опыт создания подобных баз. На время полярной зимы гарнизоны наших северных баз будут значительно уменьшены.

Барон и вице-адмирал мрачновато переглянулись, но промолчали, понимая, что оспаривать решение полковника бессмысленно. Его воля освящена волей фюрера. Это был звездный час полковника Ровеля[56].

20

Речь полковника Удальцова перед строем была предельно короткой. При этом он даже не пытался как-то смягчить те суровые вести, с которыми прибыл. Гитлеровцы наступают по всему фронту. Минск пал, бои идут на подступах к Ленинграду и Одессе, немцы рвутся к Москве и Киеву. Значительная часть советской авиации была уничтожена германцами еще на аэродромах, поэтому теперь враг наступает, имея явный перевес в авиации, артиллерии, танках и даже в живой силе. К тому же рядом с германскими войсками сражаются 3-я и 4-я румынские армии, венгерский и словацкий корпусы. Предполагается участие в боевых действиях испанских, итальянских и других союзных войск.

Пограничники, поведал полковник, сражались и продолжают сражаться очень мужественно. Однако они первыми понесли большие потери, причем по всей западной границе, которая оказалась очень слабо прикрытой кадровыми пехотными частями, артиллерией и авиацией.

— Истинный героизм, — надрывно хрипел полковник, чуть ли не после каждого слова астматически прокашливаясь, — проявили, например, бойцы 13-й пограничной заставы Владимир-Волынского погранотряда под командованием лейтенанта Лопатина. Понеся потери в первом же бою, застава затем в течение одиннадцати суток сражалась в полном окружении. И таких примеров мы уже знаем немало. Хотя о многих подвигах нам еще только предстоит узнать после того, как фашисты будут остановлены, разгромлены и изгнаны.

— А тут хотя бы один фриц объявился, — полушепотом проворчал кто-то из стоявших рядом с Вадимом бойцов. — Чтобы хоть разок пальнуть, пусть даже для пристрелки…

— На тебе он бы, фриц этот, аккурат и «пристрелялся», — заверил его фельдшер.

— Здесь, на заставе, — не обращал внимания на их неуставную бузу полковник Удальцов, — приказано оставаться только одному бойцу — старшине, точнее, теперь уже бывшему старшине заставы лейтенанту Ордашу. Он назначается начальником заставы и ему же как опытному, хорошо обученному бойцу надлежит охранять все здесь находящееся до следующей навигации, до очередного прихода корабля обеспечения. Все остальные бойцы и командиры завтра же будут посажены на судно и по возвращении в Архангельск отправлены на фронт. Вы слышали, что я сказал, бойцы? Все — на фронт! На защиту Родины. Задача ясна?

— Так точно! — дружно и почти радостно ответил строй. Многим в нем настолько осточертела эта заполярная застава, что они готовы были отправляться хоть в ад, лишь бы ни дня больше не оставаться здесь. И тому, кто вынужден будет еще целый год пребывать здесь в полном одиночестве, они искренне сочувствовали.

Полковнику, прошедшему через три войны и на всю оставшуюся жизнь получившему их кровавую метку, эта радость показалась подозрительной. Он знал, что, наверное, большинство из стоявших здесь в строю, на океанском ветру, под нежарким полярным солнцем, с фронта не вернутся, и не требовал от них изъявления какого-то особого энтузиазма. Однако лица бойцов по-прежнему продолжали светиться радостью. Казалось, они хоть сейчас, безо всякой команды, готовы схватить свои винтовки, броситься к борту «Вайгача» и заставить капитана сразу же, не заходя на Диксон, взять курс на Архангельск.

— Я абсолютно убежден, — как-то не очень уверенно произнес полковник, еще больше удивляясь радости стоявших перед ним «неуставных мечтателей», — что если бы приказа о вашей отправке на фронт не последовало, все вы сейчас же изъявили бы желание добровольно отправиться на передовую.

— Так точно. Все. Изъявили бы… — вразнобой откликнулся строй.

— Верю, сынки, верю. Потому что каждый из вас готовился к этому часу, каждый готовился стать защитником Отчизны.

И вот туг полковник удивился еще раз, поскольку на сей раз строй почему-то угрюмо промолчал. Однако разгадывать прихоти настроения этих «неуставных идитов-мечтателей» штабисту уже было некогда. Чтобы не затягивать печально-торжественную часть встречи, он приказал немедленно приступить к разгрузке судна. И если бы не появление в воротах ординарца, полковник так и забыл бы об обязанности зачитать перед строем приказы о присвоении новых званий. И уж это ему бы точно не простилось.

Как оказалось, еще до начала войны старшему лейтенанту За-гревскому было присвоено звание капитана, и сообщение об этом было встречено троекратным «ура!». Младший лейтенант Ласевич был повышен до лейтенанта, радист Соловьев стал старшим сержантом, а военфельдшер Корзев — старшиной медицинской службы. Еще двое красноармейцев-пограничников стали ефрейторами. И только когда-то давно разжалованный из офицеров и начальников этой заставы старшина Ящук мрачно, со слезами на глазах, смотрел на носки своих запыленных сапог. О нем опять забыли, и, принимая от полковника принесенные ординарцем офицерские знаки различия, Вадим чувствовал себя неловко. Словно из-за его лейтенантских «кубарей», этому обиженному армией и самой жизнью человеку опять не нашлось места в офицерском корпусе избранных.

Поэтому, как только с разрешения полковника последовала команда Загревского «Разойдись!», Вадим первым долгом подошел к Ящуку.

— Это несправедливо, товарищ старшина. Свидетельствую, что вы служили, как подобает служить пограничнику.

— Не забудь вспомнить об этом, когда дослужишься до полковника, — попытался грустновато улыбнуться «самый старый старожил» заставы, как порой называл себя Ящук. — А ты, судя по всему, к «жезлу в ранце» пойдешь очень быстро.

— Не скрою, хочу дослужиться, как минимум, до генерал-майора, — умышленно уязвил его самолюбие Ордаш.

Работа кипела весь день, а затем, после небольшого перерыва на ужин, продолжалась до позднего вечера. Тюки с углем и вязки дров бойцы грузили на ожившую трудягу-полуторку, солярку для «движка» и керосин перевозили тачками. Многие мешки с крупами, консервами и повидлом переносили на плечах. Никакого иного транспорта на заставе этой и быть не могло. Летом за пределами плато вечная мерзлота разлагалась на кочки и болотца, превращая тундру в сплошное бездорожье, а зимой все было завалено снегами.

Единственная проложенная по прибрежному серпантину дорога в двести метров первоначально была рассчитана в основном на тачки, в которые солдаты впрягались по двое, а третий подталкивал, и этими же тачками проложена. Что-что, а это изобретение предков действовало здесь безотказно. И лишь когда на заставе появилась полуторка, дорогу пришлось расширять и, несмотря на то, что пролетала она по каменистой местности, основательно — за неимением классического булыжника — бутовать.