Читать книгу "Brainiac. Удивительные приключения в мире интеллектуальных игр - Кен Дженнингс"

Возможно, еще и поэтому Jeopardy! играет такую важную роль в мире тривии — это единственный элитарный чемпионат, имеющийся в нашем распоряжении. Во время обучения в университете ты можешь участвовать в национальных чемпионатах по викторинам, которые организуют College Bowl, NAQT или ACF. Но все, что тебе остается после окончания вуза, — это мрачно слоняться по дому, доставая супругу и отпрысков баснями о том, каким бы ты мог быть крутым игроком, как ты однажды назвал все средневековые династии мусульманских правителей, имена всех пяти основателей Зала бейсбольной славы[252], самую длинную книгу Библии[253]и самую короткую пьесу Шекспира[254]. Неужели теперь это никому не нужно, совсем-совсем никому? Jeopardy! — единственное место, где настоящие тривия-гики могут вкусить заслуженной славы. На удивление хорошо организованное и хорошо финансируемое мероприятие, которое еще и периодически проводит супертурниры для шести своих лучших игроков.

Я постарался вкратце объяснить, почему для меня было так важно попасть на передачу и достичь в ней такого успеха, о котором я даже не мог и мечтать. Для большинства зрителей, даже тех, кто составляет костяк лояльной аудитории, Jeopardy! не так уж важна — развлечение для домохозяек, привычный заполнитель кухонного телевизора, который можно слушать вполуха во время готовки, фоновая картинка в студенческих общежитиях. Но для фанатов тривии это нечто гораздо более серьезное. Это как смесь Мировой футбольной серии с лотереей Powerball[255], общественный институт, который как бы узаконивает в глазах остальных наше маленькое хобби и большую страсть.

Нет, поражение не разбило мне сердце. Только один из тысячи фанатов тривии получает шанс сыграть на том уровне, которого достиг я. И еще гораздо меньшему числу удается выиграть одну или две игры. При этом я прекрасно понимаю, что я — никакой не супергерой тривии. В каждом Кубке по викторине, в котором я принимал участие, были игроки, которые набирали очков вдвое больше моего. В Jeopardy! были сотни чемпионов, которым приходилось уходить после пяти побед, но, дай каждому из них шанс остаться, они могли бы длить победные серии и устанавливать свои рекорды. В один прекрасный день я мог бы оказаться под катком любого из них и ничего не смог бы сделать, попади он на «свои» темы и удобный интервал нажатия на кнопку оператором системы. Но так случилось, что именно я оказался в нужное время в нужном месте. Мне повезло.

С другой стороны, у меня была точно такая же история, как у любого другого игрока в Jeopardy!. Одно поражение. Ни больше ни меньше.

На следующий день меня, что называется, накрывает. Не то что «You lost on Jeopardy!». Я уже смирился с этой мыслью. Скорее что-то вроде: «Ты больше никогда не вернешься в Jeopardy!» Для большинства участников передача становится удивительным приключением длиной в половину дня. Но для меня она успела превратиться в образ жизни, за шесть месяцев постоянного участия я к ней привык. До моего сознания доходит, что я не вернусь туда на следующей неделе. Больше не будет шуток Мэгги, и людей, рыскающих в кафетерии Sony в поисках чего-нибудь съестного, и голоса открывающего шоу Джонни Гилберта, который неизменно приводит к выплеску в кровь порции адреналина. Такое щемящее чувство одиночества, как смотреть на друзей, забирающихся в автобус в последний день летнего лагеря.

Из-за обязательств перед разными медиа я вынужден провести в одиночестве в Лос-Анджелесе еще два дня, перебирая в памяти все детали и эпизоды последней игры. Острый нож в сердце. К счастью, родители Минди тоже все еще в городе, и они отвлекают меня от горьких мыслей, усиленно играя в туристов, приехавших посмотреть на битумные озера в районе Ла-Бреа и космический телескоп на горе Вильсона (оказывается, гены нердов есть не только с моей стороны генеалогического древа). Отец Минди хочет взглянуть на парк Гриффита, и я улыбаюсь, вспоминая, что именно этим мы с Эрлом занялись полтора года назад после прохождения тестового отбора на Jeopardy!. Мы поднимаемся по крутому серпантину в горы Санта-Моники, но обсерватория все еще закрыта.

Глава XVI

Что такое переоценка?

Jeopardy! может сколь угодно жестко подавлять свободу слова своих игроков, низводя их в этом отношении до уровня политзаключенных. Но предотвратить утечку информации через зрителей в студии не может никто. Обычно Джонни Гилберт по-доброму просит присутствующих не светить результаты отснятых игр до их выхода в эфир, но никаких бумаг зрители не подписывают, и никаких санкций за разглашение к ним применить нельзя. Поэтому меня совершенно не удивляет, что итоговый счет моей последней игры уже на следующий день оказывается слит в интернет. Новостные агентства тут же подхватывают слух, и вскоре информация появляется бегущей строкой в выпусках новостей CNN и на титульной странице USA Today. Никому и дела нет до того, что они убивают всю интригу телепередачи, которая выйдет в эфир только через три месяца. Дело раскрыто: бутон розы — это детские санки![256]Подробности в одиннадцать.

В результате намеченный заранее день интервью превратился для меня в одно нескончаемое No Comment, так что перед отправлением в аэропорт я чувствую себя раздраженным и измотанным. Такое состояние не самое приятное для светской беседы, однако пожилому таксисту с именем Леонард и непринужденной манерой поведения удается быстро меня разговорить. Вскоре мы уже делимся впечатлениями о работе и о наших отпрысках.

«Давай я расскажу тебе о том, как управляет Господь», — предлагает он как-то совсем некстати, пока мы выруливаем на прямое шоссе, ведущее к терминалу.

«Когда я учился в старших классах, у меня было видение, знак, который гласил — создай группу. Так что я собрал ребят, а сам научился играть на блок-флейте и флейте пикколо. И неплохо играть, скажу я тебе. Но я никогда не любил носить сценические костюмы. Нет, никогда не любил.

После школы я завербовался в армию и поплыл во Вьетнам. И оказалось, нации важно, чтобы на линии фронта я ходил и собирал окурки. Но однажды я увидел объявление о наборе музыкантов в армейскую группу. Так что остаток службы я провел, играя на флейте для Дяди Сэма. Но ты должен знать, что у армейских музыкантов часто бывают плохие отношения. Наша группа в этом плане была из худших. Когда наконец наступил дембель, я сжег свою форму, все свои зеленые комбинезоны, мать их. И я поклялся Богу. Я сказал: „Боже, до конца своей жизни я никогда больше не буду носить форму“.