Читать книгу "История любви в истории Франции. Том 2. От Анны де Боже до Марии Туше - Ги Бретон"

Но как бы там ни было, король умер 30 мая 1574 года, в возрасте двадцати четырех лет, оставив Мари Туше в большом смущении…

* * *

15 июня 1574 года в Краков пришло письмо. Оно было подписано королевой-матерью:

Sane rex ipse, inter moras longissimi morbi, semel ad cam divertit; suspicioque est auctum morburn ex importune aut immodico coitu, et acceleratum vitoe finem. Papyre-Masson.

«Королю, господину моему сыну. Королю Польши. Ваш брат скончался, отдав Богу душу ранним утром; его последними словами были: „А моя мать!“ Это не могло не причинить мне огромного горя, и для меня единственным утешением будет увидеть вас вскоре здесь, поскольку ваше королевство в этом нуждается, и в полном здравии, потому что если я вас потеряю, то меня живой похоронят вместе с вами…

Ваша добрая и любящая вас, как никто на свете, мать.

Екатерина».

Генрих прослезился от радости: теперь он король Франции, теперь он может покинуть Польшу, вернуться в Париж и заключить в объятия Марию…

С трудом преодолев искушение плясать от счастья, он с печальным видом сообщил Государственному совету о смерти своего брата. Кое-кто из министров выразил опасение, что ему придется уехать, но он их успокоил:

— Я прежде всего король Польши, — заявил он, — и я вас не покину.

Чтобы окончательно усыпить все подозрения, он даже сделал вид, что увлекся одной из придворных дам, принцессой Анной Ягеллон.

Однако четыре дня спустя, 18 июня, устроив грандиозный обед и напоив всех так, что самые знатные сеньоры свалились под стол, будучи мертвецки пьяными, король переоделся так, чтобы его не узнали, нацепил на один глаз черную повязку и вместе с пятью верными друзьями скрылся из дворца, прихватив на всякий случай драгоценности из королевской короны…

Всю ночь всадники мчались галопом по направлению к границе, спасаясь от преследовавших их поляков, которые очень быстро обнаружили исчезновение короля. Эта безумная гонка завершилась на рассвете, когда едва не схваченный своими министрами, доведенный до изнеможения Генрих въехал в Австрию…

* * *

Почувствовав себя в безопасности, Генрих III, а именно таково отныне было его имя, издал вздох облегчения и послал Марии Клевской письмо, в котором извещал о своем скором прибытии.

Но в своих расчетах он не учел необходимости считаться с дипломатическими требованиями. Повсюду, где проходил его путь, Вестерниц, Вена, Венеция, он получал приглашения, от которых не мог отказаться. Поэтому месяц спустя он все еще был гостем венецианского дожа.

Именно венецианские празднества, однако, оказались виной тому, что король внезапно почувствовал какую-то усталость. Он, так любивший яркие краски, музыку, красивые ткани, костюмированные балы, фейерверки, почувствовал себя в Венеции, точно в раю, и ему захотелось насладиться всеми возможными удовольствиями.

Да, всеми без исключения, потому что, не забывая, разумеется, свою Избранницу, свою Даму, Принцессу своих грез, он все же не отказался от возможности посетить венецианских куртизанок и даже стал любовником самой красивой из них. Вероники Франко, подруги Тициана.

Эта рыжая красавица, видимо, основательно подчинила его себе, потому что, по словам некоторых авторов, она приобщила его к занятиям «не очень приличным и крайне порочным, именуемым итальянской любовью, чего король никогда до этого не пробовал»…

Однако 15 августа он вдруг понял, что ему не хватает Марии. Почувствовав переполнявшее его «мучительное желание любить свою даму», он распрощался с Венецией и направился во Францию.

В конце сентября он был в Лионе, где его ждала Екатерина Медичи. Король хотел было тут же продолжить путь в Париж, лететь к своей Марии, поскорее начать процедуру развода и подготовить свадьбу, но протестантский Юг поднял мятеж, и королева-мать посоветовала ему задержаться на некоторое время в Лионе.

Генрих III послушал ее, хотя и огорчился, и возвратился в свои покои, чтобы написать той, кого уже считал своей «супругой», страстное письмо, так ею никогда и не полученное… Потому что несколько дней спустя Мария Клевская, которую принцу Конде все же удалось сделать беременной, внезапно умерла при родах, произведя на свет дочь.

Получив письмо с этой печальной новостью, Екатерина Медичи целый день не могла придумать, как сообщить ее Генриху.

В конце концов она сунула письмо среди других государственных бумаг, которые король должен был просмотреть на следующее утро; именно там, между двумя четами из посольства, несчастный и обнаружил эти несколько слов, изменивших его судьбу.

Прочтя письмо, Генрих упал, потеряв сознание. Екатерина стояла наготове под дверью. Она приказала отнести сына в свою комнату, где он пролежал несколько дней в состоянии прострации, с глазами, устремленными в одну точку, так что окружающие стали опасаться его разум. Он отказывался принимать пищу и время времени выходил из оцепенения, но только для того, чтобы зайтись в судорожных рыданиях. В такие минуты стоны были похожи на хрипы, и королева-мать чувствовала страх… Невероятно суеверная, она вообразила, что сын стал жертвой какого-то колдовства и что, как и другие ее дети, он скоро умрет.

— Не носил ли он на себе какой-нибудь предмет, который мог принадлежать принцессе? — спросила она Сувре.

— Как же, — ответил камергер, — я видел у него шее крест, а в ушах серьги, которые она ему подарила.

— Хорошо! Сделайте так, чтобы он больше не носил это.

У Генриха забрали украшения. Однако бедняга, которого горе, похоже, сломило раз и навсегда, продолжал лить слезы, а вместе с ними стал проявлять какой извращенный вкус.

«Восемь дней он то кричал на крик, то вздыхал, — рассказывает Пьер Матье, — потом начал появляться на людях, увешанный знаками и предметами, напомиющими о смерти. К лентам башмаков он прикрепил маленькие изображения голов мертвецов. Такие же головки болтались на концах шнурков, и так как ему дальше нравилось поддерживать себя в этом странном стоянии и упиваться своей бедой, он заказал Совари множество украшений с той же символикой на более чем шесть тысяч экю».

Прошли месяцы, и Генрих III как будто позабыл о своем горе. Он устраивал празднества, придумывал новые фигуры в танцах, забавлялся тем, что носился не узнанным по Парижу, переодеваясь то в одно, то в другое платье, и окружал себя шумными и сомнительными молодыми людьми. Всем казалось, что он выздоровел, тогда как выбитый горем из колеи, он с каким-то прямо кощунственным остервенением старался растратить свою жизнь.

Ничто не имело для него значения. Предоставив Екатерине Медичи заправлять государственными делами, король занялся вырезыванием силуэтов из бумаги и нашиванием жемчуга на куски ткани. Он шил платья для своей сестры Маргариты, одевал девиц из летучего эскадрона, иногда вышивал…

Видя все это, королева-мать решила поскорее женить сына, полагая, что женщина в постели, возможно, пробудит в нем потребность в более мужских занятиях.