Читать книгу "Хроники ведьм. Песнь колдуньи - Мирей Кальмель"

— Пить! — повторил Матье и сразу же почувствовал у губ горлышко фляжки.

Он сделал несколько жадных глотков. Альгонда поддерживала ему голову. Когда же Матье захотел оттолкнуть флягу правой рукой, чтобы показать, что жажда утолена, он почувствовал на ней повязку. От удивления он открыл глаза и увидел над собой лицо Альгонды. К нему моментально вернулась память. Вне всяких сомнений, еще и потому, что смотреть он мог только одним глазом.

— Ястреб… Это правда случилось со мной?

Она кивнула и хотела было поцеловать его в губы, но он отвернулся.

— Я хочу на себя посмотреть.

— Может, не надо, Матье?

— Принеси мне зеркало. Прошу тебя, Альгонда.

Она нехотя встала. Сегодня или завтра, какая разница?

Выйдя из дома, примыкающего к пекарне, она прищурилась — солнце стояло в зените. Вытирая свои большие руки о передник, подбежал Жан.

— Он проснулся, — сказала девушка.

Хлебодар окликнул младшего Сына, который замер у печи, глядя на них. Они вошли в дом. Все трое, мэтр-хлебодар, его жена и младший сын, с того дня, как с Матье случилось несчастье, ночью спали в комнате, где находился раненый, за занавеской. Альгонда же сидела у его постели. Даже не взглянув на ястреба, которого она сама приговорила к смерти, девушка поспешила в донжон. На вопросы тех, кого она встречала по пути и кто, как и она сама, считал отмеренные знахаркой дни, Альгонда отвечала: Матье пришел в себя.

Когда она вернулась, Матье сидел на постели. Повязку с руки он успел снять. Тяжелое молчание повисло в комнате. Он сам, его отец и брат рассматривали рану. Кожа срослась, стянутая нитками, — знахарка зашила рану. Шрам был не очень большой, но, как она и предсказывала, пальцы не слушались. Хлебодар отодвинулся, давая место Альгонде.

Девушка начала очень осторожно снимать повязку с головы. Ей тоже нужно было знать. Когда открылись отечный глаз под опухшей надбровной дугой и нитки, которыми было подшито веко во внешнем уголке глаза, она сцепила зубы. И постаралась, чтобы руки не дрожали, когда она передавала Матье зеркало, так, чтобы сначала он увидел левый глаз.

Матье долго молча смотрел на свое отражение.

— Этого ястреба убили, Матье. Он гниет у нашей двери, и я плюю на него каждое утро, — сказал младший сын хлебодара.

Матье поднял голову и вдруг, вопреки ожиданию, расхохотался. Можно было ждать рыданий, криков, но хохот…

Увидев ваши траурные лица, я решил было, что весь искалечен. А это всего лишь шрам! — весело сказал он, кладя зеркало на одеяло.

Они не стали его переубеждать. Тем более что он встал, потягиваясь, словно и не чувствовал никакого недомогания.

— Я голоден как волк. И думаю, у мэтра Жаниса есть чем меня побаловать.

— Разреши, я перевяжу рану…

Правой рукой, пальцы которой не слушались, превозмогая боль, Матье притянул невесту к себе.

— Не надо. Я прекрасно себя чувствую. Спорим, все ждут, когда я выйду? Так пусть порадуются! Свежий воздух прекрасно подсушивает раны. Пойдем посмотрим на эту свирепую птицу, — добавил он, погладив брата по голове.

— Ты тоже на него плюнешь?

— По правде говоря, мне больше хочется на него пописать. А то я скоро лопну. Черт подери, Альгонда, это же сколько дней я тебя не целовал?

— Три дня, — ответил хлебодар, которому, как и девушке, не нравилась эта веселость.

Они оба слишком хорошо его знали, чтобы понять: под маской веселья гордый юноша скрывает отчаяние.

Втроем они вышли во двор, и на глазах у тех, кто знал его с детства и ждал, как он и предполагал, хороших новостей, Матье левой рукой расстегнул штаны перед мертвым ястребом.

Он писал, радостно глядя на небо, под смех зевак, а Альгонда невероятным усилием сдерживала слезы, переполнявшие глаза. Она была уверена, что в Матье что-то сломалось.

Матье павлином ходил по замку целый день, рассказывая всем, кто готов был слушать, о своем приключении и каждому показывая шрамы, так что к вечеру во рту у него пересохло, раны стали кровить, а здоровый глаз заболел от напряжения — теперь ему приходилось «работать» за двоих. Но Матье не жаловался и даже заверил сира Дюма, что в Бати продолжит упражняться, как только из шрамов вытащат нитки.

— Завтра же я вернусь на ристалище. Пора моей левой научиться делать все, что умеет правая, — добавил он с улыбкой.

Сир Дюма не нашел в себе сил сказать ему правду. Все остальные — тоже. Матье так хотел показать, что ничего страшного не случилось, и эти его усилия, хотя он сам этого и не понимал, вызывали еще больше жалости, чем его увечья.

— Может, поговорим? — предложила Альгонда, когда они с Матье, поужинав с Жаном и Жанисом в кухне, вместе возвращались в дом хлебодара.

Главный повар, пожалуй, был единственным человеком в замке, кого Матье удалось ввести в заблуждение своей напускной беззаботностью — настолько он любил и юношу, и свою малиновку. На улице между тем стемнело, и вскоре должны были дать сигнал к тушению огней. Матье остановился и посмотрел на Альгонду.

— С тобой я хочу не говорить.

— Прошу тебя! — взмолилась она.

Он помрачнел.

— Я привыкну к чему угодно, лишь бы ты любила меня, как раньше.

Она бросилась в его объятия.

— Ты обманываешь меня, но я сделаю, как ты хочешь.

Он посмотрел в сторону башни, единственным глазом исследуя темноту. Никого. В скромном жилище отца уже горела свеча. Прижав девушку спиной к стене, он со смешком поднял ей юбку:

— Вот увидишь, я со всем справлюсь, лишь бы доставить тебе удовольствие!

Он сделал ей больно. Слишком неловкий, слишком торопливый, слишком несчастный. Как и он, она сделала вид, что все хорошо. Матье поправил на себе одежду.

— Я тебя люблю, Альгонда. И не хочу, чтобы ты обо мне беспокоилась. А теперь иди к себе, тебе нужно выспаться, — сказал он, в последний раз целуя ее в шею.

Альгонда кивнула. Она буквально валилась с ног. Он пошел прочь, насвистывая. Матье не привык пасовать перед трудностями. Лунный свет упал на мрачный силуэт ястреба. На мгновение в этом свете, несмотря на неподвижность, птица показалась вдруг живой, ждущей своего часа. Матье на нее даже не взглянул. Он захлопнул за собой дверь, укрывшись в своем одиночестве. Альгонда оторвалась от стены, поднялась в их с матерью комнату и упала на кровать.

Они ехали очень медленно. Монотонное движение лошадей, двигавшихся вровень с мулами, утомляло Джема. Удовольствие от путешествия он получал только во время остановок. Но не трактиры и монастыри, где он мог найти кров и пищу, манили его. Он наслаждался сном под открытым небом, как и в свое время на родине.

— Решение переехать в Рошшинар продиктовано осторожностью, Джем. Ваши враги ищут вас в наших комтурствах, а мы их обманем. Мы выедем из Поэ-Лаваля ночью, чтобы не вызывать подозрений, и будем ехать до следующего комтурства по второстепенным дорогам. Отряд большой, и мы вооружены. Разбойники не осмелятся напасть, — пояснил Ги де Бланшфор.