Читать книгу "Тибетское Евангелие - Елена Крюкова"

Уже не чувствовал плоти. Губы разлепились, и охрипшее горло вытолкнуло любовное, нежное:

— Славься…

Небо сливается с землей. Так заповедано. Все движется к небу. Торжество Света! Сейчас, скоро я пойму, что такое Свет. Я доберусь до него. До его жилища. Я дойду. Доползу. Я… доплыву…

Хорошо, что его разули жестокие, последние, воровские люди, убийцы: он чувствовал землю под раздавленными ногами, боль и свободу, гладкую гальку, острые камни. Становилось жарко. Припекало. Снег подтаивал. Заберег тоже чуть подрагивал снеговой шкурой, подавался под напором мощных лучей, покрывался смешными дырками, становясь похожим на белый деревенский сыр. Исса ощутил босой ногой ледяной плеск волны. Отдернул ногу, поджал под себя, как большая больная птица, засмеялся. Смех был похож на хриплый плач.

И шапки на голове нет. И капюшона. А и где сам дорожный, чудесный плащ? А и нету его. Гол как сокол? Остался только последний хитон. Нешвенный хитон: ни одного шва, а Райка врала, что это она, она его не на швейной машинке, на руках сшила — и подарила ему на мужской, военный зимний праздник.

Легкая материя хитона неслышно обвевала свадебным шелонником живот и ключицы, плечи и бедра. Крови не было. Боли не было.

Рядом — колышек, врыт в мерзлую землю. Лодка привязана. Не цепью: толстой веревкой. Рыбак, прости меня, я ведь твой Исса. Подари мне на время лодку. Она отвезет меня к Свету.

Наклонился. Ссутулился. Скрючился. Крючьями сломанных пальцев, зубами еле отвязал веревку от колышка. Лодка дрогнула всем деревянным просмоленным, черным телом. Зашел по колено в ледяную воду и тяжко, медленно перевалился через борт.

Весла. Где тут весла? А, вот, в уключинах. Поленился рыбак в избу весла утащить. Думал, должно быть: да и кто тут лодчонку зимой украдет, кому старая нужна.

Поплыл.

Вот плывет, плывет он в море. Славное море!.. священный… Байкал…

…Бай-Кель, Белая моя Вода, водичка, водиченька… крепче водки, слаще бражки… сейчас вот встану опять на колени — и голову к воде приклоню, приближу, и губы протяну, и губами тебя вберу, отхлебну, как настойку женьшеня… и оживу… оживу…

Весла. Сжать в руках. Исковерканы руки. Да не беда. Еще жмутся, сжимаются в кулаки. Еще могут поднять весла и опустить их на воду: раз-два, раз-два. Плывем?! Плывем.

Плыву в море!

О Бай-Кель, ты мое море, и ты хранишь всю чистую воду мира. Если мир однажды пересохнет — ты утолишь его жажду.

Лодка, нежно, неуклюже покачиваясь на воде, направляла нос прямо в Свет. Исса греб и выгребал в Свет, он хорошо знал, куда плыть. Видел. С закрытыми глазами.

Солнце, и огромный круг прозрачной паутины неба, и солнце и луна висят в паутине, горят каплями занебесной росы. Малый мир, большой мир — какая разница? Нет разницы. Нет различенья.

Солнце, и радость, и ярость, и льдины, густая синева густеет на глазах, становясь синей сметаной, синим дегтем, синим подземным мраком, синей смертью. И кедры, кедры! Черные кедры! Гудят под ветром, гудят на склонах гор! Клонят верхушки, гудят стволами и всеми мохнатыми ветвями!

Высокая защита, моя гора! Небо, щит мой! Небо — синяя гора; на eе вершине растет дерево бессмертия. И река Бессмертия вытекает оттуда. Ты рядом, Ан-Га-Ра! Ты такая же синяя, ярко-зеленая, ярче хризопраза, как твой отец Байкал; и ты течешь так быстро, и такая чистая, что камни видны на дне твоем. Почему ты река Бессмертия? А кто глотнет воды твоей — никогда не умрет.

Плыву на середину Байкала. Дай Бог доплыть. Боли уже нет, боль исчезла, да руки слабеют. Я Исса, я сам Свет, и в Свет вернуться должен. Вплыву в круг Света. Буду жить внутри Света. Всегда. Наш Желтый Предок, великое Солнце, насыщается светом великой черной ночью, ибо нет в бессмертном мире ночи, а всегда день один; а по утрам и в земной полдень Солнце отдает нам Свет, протягивает: берите! — а мы, людишки, не берем. Нос дерем.

Доплыву до Света. Я крепкий. Ноги упираются в днище лодки. Обязательно доплыву, даже и не сомневайтесь, вы, птицы!

Господи… птицы… птицы надо мной в небе.

Волна играла рядом с бортом лодки — цветом как нефрит, крепкий, блестящий и гладкий. Хороший бурятский, монгольский, китайский нефрит, если его держать на ладони под солнцем, играет белыми и зелеными вспышками, а то и всеми цветами. Это камень то мягкий, то твердый, как человек. Боги и духи небес и земли целуют нефрит, когда хотят насытиться.

Чем ты насытишь душу свою? Чем накормишь сердце свое?

Есть на земле камни, люди и звери. Я прошел много государств. Я видел много городов. Видел войны и битвы. Цари плакали, сжимая в руках нефрит: он не предотвратил несчастья. Я шел и шел по моей земле, как зверь, осторожно ступая, видя зрячими ступнями тропу. Я видел богов иных земель. У иных был живот тигра, морда льва, а вместо семи хвостов — семь ядовитых змей. Иные были с виду как бараны, и рога их, закрученные в спираль, по ночам мерцали над моей головой среди сонма звезд. Иные были с виду как пчелы; иные как птицы; иные как утки-мандаринки; и мало, мало среди богов было — людей.

И когда я в путешествии своем видел перед собой бога, похожего на человека, я преклонял перед ним колени и говорил: прости меня, ибо я тоже человек.

И как есть у человека гора Прощания, так есть и гора Возвращения.

Я вернулся к тебе, мое Озеро. Надо мной в вышине летают птицы. Может, это вороны. Я не знаю их людского имени. У них черные головы, белые стрелы на крыльях, розовый клюв и алые лапки. Они кричат надо мной. Я гребу, гребу через силу, изо всех сил вонзаю весла, как два деревянных ножа, в синее тугое масло волны, и зверино прислушиваюсь: что же птицы кричат над моей головой?

Нет! Это не птицы. Это языки огня! Огонь в вышине! Над затылком моим огонь! Бросаю весла. Поднимаю руки. Эх, пламя! Поймать бы тебя! Силенок… нет уже…

Вода — смерть. Вода — жизнь. Вода — мать, и войду в лоно любимой, чтобы выйти наружу из лона матери. Вода — возвращение. Вода — переход. По воде ходить можно, нельзя?! Мне все можно. Все. Даже если нельзя.

Вода — память. Кто ходит по воде — ходит по времени, по границе между временем и безвременьем; между мирами. Небо — перевернутое море. Море — перевернутое небо. Стерты границы. Перемешаны счастья. Так, как в поцелуе, плывя, нераздельны губы.

Рядом с лодкой плывет льдина. Байкал так и не встал в этом году. Нету льда. Не в стальной корке ты, не под крышкой зимней шкатулки. Судьба. Такая судьба.

Ты ждал меня. Дождался. Я могу глядеть в тебя, глубоко, далеко.

И гляжу. И кружится голова. Глубоко, далеко — желтые, золотые и синие камни; качанье длиннохвостых черных водорослей; иная жизнь, от созерцанья ее больно и сладко сердцу. Далеко, глубоко — твое рождение, и ты его забыл. Глубоко, далеко — твоя любовь, и ты забыл имя ее. Ты мужчина, и ты один. Ты одинокий рыбак. Ты поплыл на ловлю Света. Сети на корме. Пусть тебе повезет!