Читать книгу "Империя Ч - Елена Крюкова"

— А если уж вам так хочется убить нас — выведите нас на ветер, на волю! Мы не хотим умирать в зимовье! Мы увидим напоследок реку, тайгу… Солнце…

Чжурчжэни, прислушавшись, опустили ружья. Их предводитель, с седыми усами в пол-лица, в меховой шапке, с глазами, похожими на двух мальков лосося, вытащил из кармана трубку, раскурил ее и сказал, ломая и корежа русские слова:

— Я знай русска языка. Война чересчур дольга греми. Ты сына Цари, не трогай тибя наросна. Твоя люди снова не трогай. Беря плен. Будя корми холосо. Вези в наса столиса. Наса цари будя тебе велить. Остави зызня — будя холосо. Не остави — тозе холосо.

Он попыхал в трубку, оглядел трех смешных подростков придирчиво, — не врет ли этот мальчик со злыми, горящими зелеными глазами. Крикнул по-китайски:

— Взять их!

Чжурчжэни набросились на них, будто ждали окрика. Веревки, коими обматывали их, врезались в их юные тела. Она глядела на Нику из-под спутанных темных волос, упавших на лицо, ободряюще — нас не убили, все будет хорошо! “Холосо”, - повторила она про себя бормотанье вожака и чуть не рассмеялась. Они были такие молодые; они не чувствовали того, что смерть — рядом и настоящая.

Их вынесли из избы, ветер жестко, требовательно схватил их в объятья, мокрые плавательные костюмы ледяно прилипли к телам. Кинули на лошадиные седла, поперек лошадиных спин. Ноги неудобно болтались в воздухе. Кони ржали, гарцевали, пытались сбросить живую поклажу. Китайцы ударяли их особыми палочками промеж ушей, вонзали колючки в крупы. Лошади взяли с места в карьер, и весь конный отряд поскакал прочь от широкой холодной реки, на юг, в глубь тайги, по отрогам и перелескам, по осенне раскрашенным охрой, золотом и суриком увалам, все на юг и на юг, оставив позади себя расстрелянный Царский поезд, убитых людей, вопли и крики и слезы и горе и стоны, сырую землю, вскопанную конскими копытами, гильзы и пули в сухих путаных волосах приречной травы, везя на лошадях в притороченных к седлам торбах награбленное добро, — все вперед и вперед, ибо жизнь человека так устроена, что он и смотрит назад, как вперед, и скачет назад, возвращаясь, так, как будто вперед скачет, в неизведанное, — и она, лежащая поперек качающейся под ней лошади, понимала, что это — всего лишь одна из ее тысячи жизней, и она могла выбрать такую судьбу, или это судьба могла выбрать ее, и ей хотелось заглянуть, что будет дальше, — и она закрывала глаза, ловя ноздрями и ртом резкий запах восточных трав — лимонника и женьшеня, осенью щедро отдающих волнующие ароматы остывающей земле и синему вольному небу.

Чжурчжэни везли их долго, долго. Меняли лошадей. Кормили их в дороге высохшим черствым хлебом, жареным луком, ухою, сваренной в котелке на костре. В одном китайском селеньи их пересадили в грязное, пропахшее насквозь горючим авто с огромными старыми колесами. Конный отряд ускакал. Раскосые люди, к которым они попали в руки, молчали. Ничего не говорили. Полосатые купальные костюмы с них давно содрали, переодели их в традиционные китайские одежды — мальчикам дали широкие бязевые серые штаны и черные, ниже колен, рубахи с вышитыми на спине тиграми, ей — черные штаны и желтую рубаху с черным драконом. Солдаты иногда выводили их на полустанках, в селеньях, и жители, завидев их, показывали пальцами, лопотали: пленные, пленные. Ника, щурясь, глядел людям в глаза. Он был Цесаревич от рожденья; он не переносил униженья. Но он понимал, что теперь надо молчать, так же, как молчали их конвоиры.

Они ехали путем, где не стреляли. Гул Войны откатился ближе к морю, а они направлялись на разбитом старом авто внутри страны, в царство суши. Иногда, правда, они переправлялись по мостам через неведомые реки — то узкие, то широкие, — но это было ночью, и она, как ни прилипала лицом к закопченному стеклу авто, не могла рассмотреть ни реки, ни берегов, смутно различая лишь освещенные факелами перила моста. Они катили в сердце Азии, и сухой ветер пустыни уже жег их лица сквозь приоткрытые боковые стекла машины. Когда и где закончится тюремный путь? Они не знали. Они положились на волю Божью. Однажды они остановились близ городской заставы. В мрачной, смрадной харчевне жирный хозяин, блестя глазками-иголками, поставил перед ними блюдо с жареными червями, и они, изголодавшись, ели — а что было делать? — ели, пока елось, и потом им дали запить непотребную еду сливовой водкой, настоенной на яде пустынной гадюки. Дурман проник в их усталые головы, им захотелось петь, танцевать. Она вылезла из-за стола, пошла вокруг стола, роняя стулья, отшвыривая их ногами, хлопая в ладоши над головой — это была ее цыганочка, ей казалось, она пляшет зажигательно, а на деле она смешно, нелепо качалась, пьяно подмигивала, грозила пальчиком, била себя по ляжкам, по щиколоткам, чуть не свалилась на замызганный пол. Жирный хозяин цыкал языком, хлопал в ладоши, топал ногой, подбивал плясать еще. Конвоиры прекратили веселье. Подхватили ее под мышки. Повели в авто. Ника и Георг, насупясь, шли следом, и руки их, во избежанье побега, были заломлены за спину и связаны крепкой пенькой. Девушку связывать было незачем. Эта не убежит. А побежит — ружье сдернуть с плеча, и выстрел в спину.

…о, Лесико, ты никогда не хотела умереть от выстрела в спину?..

…я знаю, что ни вода, ни земля, ни огонь, а…

Их везли долго — она потеряла счет дням. Они были одеты в китайские одежды. Они слышали вокруг себя китайскую речь. Они ели китайскую еду. Через неделю, две они уже понимали, о чем говорят. С ними обращались молчаливо, грубо и вместе почтительно. Странное сочетанье жестокости и вежливости было как пряность, как острая приправа к мясу. Китайцы могли запросто превратить их в мясо, но они зачем-то щадили их. Они уже забыли, для чего, куда их везут. Им казалось — вся жизнь состояла из дороги. Вся жизнь была — путь. Бесконечный путь. И это была бесконечная правда; все остальное была ложь, выдуманная людьми, чтобы спастись от гибели.

Иногда они пробовали задавать солдатам вопросы. Солдаты молчали. Удел солдата — молчать, выполнять приказ. Умереть, если тебя пошлют на смерть. Она заглядывала ласково, просительно в узкие бесстрастные глаза. Широкие тарелки желто-смуглых, с выпирающими скулами, лиц несли на поверхности лишь ветер, больше ничего. Тугое яблоко ветра. Желтое яблоко Солнца. Постепенно они привыкали к раскосым людям, и они казались им красивыми. Они забывали Россию. Все подергивалось пеленой зыбкого, грешного тумана. Она пыталась креститься, молиться. Раскосые солдаты молча глядели, как она это делает. Ника сам крестил ее на ночь, когда их, выведя из авто, укладывали прямо на землю, расстелив под ними одно овечье одеяло, бросив на них сверху другое. Они спали рядом, как три бревнышка, и над ними в черно-синем пустынном небе ярко, остро горели восточные звезды — они назывались мяукающими, лающими именами, они испускали во все стороны света колючие ножевые лучи, они пахли полынью и жень-шенем, они струили ледяное серебро. Одна звезда, стоявшая всегда аккурат над ее головой, была похожа на крупный розовый жемчуг. Она любовалась ею, потом засыпала. Кусты полыни лезли ей в лицо, в рот, она отодвигала их во сне рукой. Жемчужная звезда светилась над ней, над сухой степью, над болью и грязью воюющего мира.

Их привезли в огромный город, похожий на муравейник. Люди снова в нем туда-сюда. Авто сшибались лбами. Дома глядели длинными окнами, крыши их заворачивались над карнизами смешными завитушками. Дома были похожи на пряники, и она смеялась, глядя на них. Женщины и мужчины — все ходили в широких штанах, в кофтах с тиграми на груди и драконами на спинах. Редко можно было встретить молоденькую девушку с вышитым на спине — не драконом, нет: синим попугаем, маленькой розовой птичкой, вцепившейся коготками в цветущую ветку сливы. Их везли, везли куда-то опять. Ее уже мутило от дороги, тошнота подкатывала к горлу — уж не была ли она тяжела? Девчонки в Вавилоне рассказывали про роды, дико закатывали глаза под брови, изображая боль, страх, испуг. Она ничего не боялась. Она не убоялась даже тогда, когда раскосый солдат, сидевший рядом с ними в военном авто — они ехали по мостовой, их подбрасывало на камнях, зубы выбивали дробь, — безучастно обернулся к ним и ледяно сообщил, что они сейчас прибудут во дворец Императора Поднебесной Империи.