Читать книгу "Парижская жена - Пола Маклейн"

46

В середине октября Эрнест пришел с экземпляром романа «И восходит солнце», только что вышедшего в Штатах. Он торжественно развязал бечевку, развернул оберточную бумагу и робко вручил книгу. На отдельном листе в начале книги стояло посвящение Бамби и мне. После нашего разрыва он изменил посвящение, внеся и мое имя.

— О, Тэти! Какая замечательная книга, и я так горда!

— Значит, тебе нравится посвящение?

— Очень. Оно великолепно.

— Тогда хорошо. Мне хотелось хоть это сделать для тебя. Я все разрушил, вокруг одни развалины, потери.

— Да, — сказала я, глубоко растроганная. — Но взгляни сюда. — Я подняла книгу. — Взгляни, на что ты способен. Это сделал ты.

— Мы оба. Это наша жизнь.

— Нет, только ты — с самого начала. Ты должен был это знать, когда ее писал.

— Может, и так. — Он взглянул на книгу в моих руках, а потом отвернулся и стал смотреть в окно.

Я делала все, чтобы покончить со старыми привычками и начать встречаться с друзьями. Из прошлого остались несколько человек, которые хотели меня поддержать. Ада Маклиш навестила меня и пригласила вместе пообедать, желая отвлечь от грустных мыслей. Гертруда и Алиса позвали на чай, но я подумала, что не стоит возобновлять старую дружбу — Эрнест мог подумать, что я предпочла ему Гертруду. Верность — ненадежная вещь, и было трудно понять, на кого я могу положиться. Китти разрывалась. Полина была ее подруга, но и я тоже. Она никогда не симпатизировала Эрнесту и не доверяла ему. Китти несколько раз навещала меня, но каждый раз просила не говорить Эрнесту о нашей встрече.

— А то получится, что меня застукали во вражеском лагере, — объяснила она.

— Почему это я враг, если она вмешалась в нашу жизнь? Довольно несправедливо, тебе не кажется?

— Когда мы с Гарольдом расстались, можно было подумать, что я упала в туалет, так меня все жалели. Нужно время. Потом все вернется на свое место. Потерпи немного, дорогая.

Как-то днем, когда я думала, что Бамби спит, он услышал, как я рыдаю за обеденным столом, обхватив голову руками. Я не знала, что он в комнате, пока не раздался его голосок:

— О чем ты плачешь, мама?

— Солнышко мое, все хорошо, — сказала я, вытирая слезы краешком свитера.

Но все обстояло совсем не так. Так плохо мне еще не было, и держать себя в руках становилось все труднее. В начале ноября, когда прошло около шестидесяти дней нашего соглашения, я попросила Эрнеста ненадолго присмотреть за Бамби, чтобы я могла куда-нибудь уехать и собраться с мыслями. Он согласился, и в одиннадцать часов я попросила Китти сопровождать меня в Шартр, объяснив, что без хорошей компании я не смогу оценить замки и красоту пейзажа, хотя на самом деле просто боялась находиться одна.

На заходе солнца мы зарегистрировались в «Гранд-отеле», и хотя было довольно прохладно, Китти предложила до ужина погулять вокруг озера. Свежий воздух бодрил, а очертания деревьев были необычно четкие.

— Я много думала о моих брачных обетах, — сказала я Китти на полпути. — Об обещании любить его и в радости, и в горе.

— Горе определенно пришло. — Она нахмурилась. — Откровенно говоря, я натерпелась, пока разделалась со своими обетами. Теперь вижу — разве можно утверждать, что любишь человека дольше, чем длится любовь? А что до слов «да убоится жена…», я их никогда бы не стала говорить.

— Я тоже не говорила, но странным образом воплотила в жизнь.

— Когда я встретила Гарольда, он тоже полностью разочаровался в браке, и мы составили собственный договор. Пока все идет хорошо, мы остаемся равноправными партнерами, но как только любовь кончится, расстаемся.

— Идея сама по себе прекрасна, но не верится, что ее можно цивилизованно воплотить в жизнь. Вам не удалось.

— Да, — согласилась она. — Позже я подумала, что, возможно, не имела в виду любовь — длительное чувство, скорее.

— Я тоже не уверена, что именно имела в виду. И он также.

— Может быть, разрыв с Эрнестом даст тебе возможность в этом разобраться.

— Кто знает? — Подняв глаза, я увидела, что, разговаривая, мы обогнули озеро и теперь находимся как раз в том месте, где начали свой путь.

После недели в Шартре я наконец смогла ясно мыслить. Однажды утром я отправила Китти на прогулку одну, а сама написала следующее:

«Дорогой Тэти, сейчас я люблю тебя в каком-то смысле больше, чем когда-либо, и хотя люди по-разному относятся к брачным обещаниям, я буду помнить свои до конца. Хочу, чтобы ты знал, я готова быть твоей навсегда, но, так как ты влюбился и хочешь жениться на другой, понимаю: у меня нет выбора — я должна устраниться и позволить тебе сделать то, что ты хочешь. Сто дней официально отменены. Это была ужасная идея, и мне за нее стыдно. Скажи Полине, чего ты хочешь. С Бамби можешь видеться в любое время. Он очень привязан к тебе, любит и скучает. Прошу только одного — давай переписываться о разводе, но не говорить о нем. Ссориться с тобой я больше не могу и видеться — тоже: это очень больно. Мы всегда будем друзьями — нежными друзьями, а я буду любить тебя до самой смерти, ничего не поделаешь. Всегда твоя, Кошка».

Отправив письмо, я долго плакала, но на душе стало легче. Остаток утра я провела, глядя на огонь в камине, и когда Китти вернулась с экскурсии, я все еще была в пижаме и халате.

— Ты какая-то другая. — Она смотрела на меня глазами, полными доброты. — Справилась с этим?

— Стараюсь. Поможешь открыть отличное «Шато-Марго»?

— Уверена, Хем был не менее несчастным, когда ждал твоего решения, — сказала она, откупоривая бутылку. — Хотя не знаю, как я могу чувствовать к нему даже каплю симпатии после этого жуткого романа. А с Гарольдом он обошелся еще жестче. Он потеряет всех друзей.

— Может потерять, — согласилась я. — Не понимаю, почему ему надо писать именно так, ни с кем не считаясь, но ты не можешь не согласиться — книга великолепная.

— Не могу? Тебя в ней вообще нет. Как можно простить ему это?

— Так же как и все остальное.

— Твоя правда, — сказала она, и мы молча подняли бокалы.

Спустя несколько дней я вернулась в Париж, где меня ждал ответ Эрнеста.

«Моя дорогая Хэдли, — писал он. — Твое письмо, как и все остальное, что ты делаешь, пронизано самоотверженностью, бескорыстием и великодушием.

Так как развод — неизбежный шаг, думаю, все мы почувствуем облегчение, и обстановка станет более здоровой, как только процесс начнется. Не подумай, дорогая Хэдли, что я пытаюсь влиять на тебя или ускорить свои дела. Просто мы с тобой, как два боксера, которые еле держатся на ногах, бесцельно топчемся по кругу, шатаемся, но не теряем надежды нанести нокаут».

Далее он писал, что отказывается в мою пользу от всех гонораров за «Солнце» и что уже написал об этом Максу Перкинсу. Заканчивал письмо он следующим: «Думаю, самая большая удача в жизни Бамби — то, что ты его мать. Не надо говорить, как я восхищаюсь твоей искренностью, твоим умом, сердцем, твоими прекрасными руками, и молю Бога, чтобы Он помог тебе справиться с той болью, что я причинил самому лучшему, верному и любящему человеку из всех, кого я знал.