Читать книгу ""Империя!", или Крутые подступы к Гарбадейлу - Иэн Бэнкс"

Утренний поезд на Л.-А. отходил через двадцать минут. Олбан едва успел купить билет и запрыгнуть в свой вагон, где, по странности, было не протолкнуться от чемоданов и семей с детьми, а Сан-Франциско уже остался позади, словно его и не было.

Над Флоутинг-Харбор кружили и пикировали чайки.

До сих пор — правда, изредка, — когда надерется или подкурит, когда нахлынет тоска или сентиментальность, называйте как угодно, он нашептывает себе: «Где их черти носят?», «С лошади брякнулась, сэр», «Ну, не до такой же степени…», «Где их черти носят?»

Сестра, сестра, моя сестра.

Он опять пытался связаться с Софи после той встречи в Калифорнии, но без особого успеха. Выведав адрес у кузена Фабиола, он послал ей тщательно продуманное письмо — дружеское, даже нежное, но безо всяких вольностей — и получил в ответ сухое сообщение: она очень занята и не видит смысла в переписке. Просит не обижаться.

С тех пор прошло два месяца. А вот теперь — это известие о ее переходе на факультет менеджмента.

Он подумал, что это, скорее всего, не преднамеренный поступок — выбор похожей специальности, но здесь видится подсознательное желание следовать за ним, идя параллельным путем. А это уже немало, подумал он.

Занятия он не бросил. Решил, что приучит себя получать удовольствие от выбранной специальности. Заводил новых друзей, крутил легкие интрижки, часто рассказывая своим девушкам о Софи, возлюбленной его детства (с недавних пор он говорил о ней именно так), и один год из четырехлетнего курса обучения стажировался в семейной фирме — в отделе развития производства. Он втайне надеялся, что, находясь в Бристоле, откуда рукой подать до Лидкомба, сможет получить туда приглашение: помимо всего прочего, ему хотелось посмотреть, как поживают сад и огород, но приглашения не последовало.

На очередном родственном сборе в Гарбадейле — по случаю похорон дедушки Берта в начале весны девяностого — он спросил тетю Лорен, почему Софи не получила его писем. Она и в этот раз выказала удивление под стать его собственному. Конечно же, она переправляла племяннице каждое письмецо. Может быть, предположила она, Софи потому отрицает получение писем, что по-своему щадит его чувства.

Он надеялся увидеть Софи на похоронах, но она была слишком занята учебой в Штатах, и все согласились, что не стоит ей лететь за тридевять земель, чтобы только отдать последние почести деду, который уже много лет прозябал в состоянии овоща.

— И как он там? — спросила тогда бабушка Уин, услышав от Олбана про встречу с Блейком в Гонконге.

Она была одета во все черное и, по мнению Олбана, смахивала на ворону. В руке она сжимала скомканный носовой платочек, глаза слегка покраснели. Ее лицо приняло обиженное выражение. Олбан пожалел, что заговорил о Блейке, навеяв еще одно болезненное воспоминание: в семье Блейк считался паршивой овцой. А о чем еще было говорить? Без настояния родителей он бы вообще к ней не подошел. А так, поскольку она от него не отвернулась и не наговорила гадостей о нем и Софи, он испытал несказанное облегчение и попросту забыл, что упоминание о визите к ее сыну может послужить поводом для расстройства.

— Прекрасно, — ответил он.

— И чего он хотел?

— Ничего. Ничего не хотел. Я хочу сказать — он по-настоящему богат. Честно, ба, он в полном порядке. Показал мне Гонконг. Было просто здорово. И денег дал.

— Неудивительно, — сказала Уин, на которую последнее не произвело впечатления. — И как? Что он сообщил о себе?

Олбан невольно призадумался.

— Да ничего особенного. Повозил меня по городу, представил каким-то людям. Там он, похоже, всех знает. Познакомил меня с губернатором, еще с кем-то. У дяди Блейка огромное состояние, ба. У него даже есть небоскреб. Я хочу сказать, свой собственный.

— Рада за него. Сколько он тебе дал?

— Не помню, — соврал Олбан.

— О семье что-нибудь говорил?

— Вскользь. Он меня хорошо принял, ба. Честно. Я думаю, он хочет… ну… понимаешь… увидеться со всеми…

— Еще бы. Только я не хочу его видеть, — отрезала Уин.

— О, — запнулся Олбан. — Ладно. Извини.

— Ну, все.

Уин поставила последнюю точку и отвернулась.

— И поэтому я решила проверить сама, но все, что сказала Банти, оказалось чистейшей выдумкой: на самом деле парень держал «Плейбой» в одной руке и член на изготовку — в другой. Так что я быстренько закрыла дверь и оглянулась, а сзади стоит старшая медсестра и так сурово говорит: «Ну? И?» Естественно, я растерялась, но тут меня осенило: «Знаете, сестра, — говорю я ей, — думаю, он хочет опорожниться». Ха-ха-ха!

— Ха-ха! — поддержала ее Дорис, из скромности помедлив.

Филдинг выдержал паузу, наливая остатки десертного вина в рюмку Берил; вначале он лишь улыбнулся, но потом тоже присоединился к веселью, поскольку смех бабушек обещал затянуться. Он откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул и украдкой взглянул на часы, поднося к губам стакан с водой. Еще и одиннадцати нет. Он-то надеялся, что скоро полночь.

Возникший у стола официант отеля «Замок Инверлохи» наполнил его стакан. Дорис и Берил хлопали друг друга по плечам и умирали со смеху, прикрываясь салфетками и оглядывая опустевший ресторан. Большинство посетителей уже перешли в салон или в главный зал пить кофе.

— Опорожниться! Дошло? — приглушенно взвизгивала Берил.

— Ой, не могу! — чуть не подавилась Дорис. Она допила свой сотерн и посмотрела на пустую бутылку половинного объема. — Ах, какой восхитительный напиток! — сообщила она Филдингу, печально взирая то на свою опустевшую рюмку, то на столь же бесполезную бутылку. — Жаль, что бутылки эти, право слово, такие маленькие!

Филдинг выдавил улыбку предельно утомленного человека, для которого каждый поворот и прямой участок дороги от Глазго до Форт-Уильяма навсегда отмечен каким-нибудь сбивчивым указанием или многословной старческой перепалкой, а мысль об отходе ко сну до бесовского полуночного часа остается несбыточной мечтой. По знаку его поднятых бровей к столику подскочил маячивший поблизости официант, которому было без слов указано на липкую бутылку из-под сотерна.

— Что с нами станется, если все продадут свои акции этим людям из «Спринта»? — спросила вдруг двоюродная бабушка Дорис, провожая глазами официанта, уносящего пустую бутылку.

— Из «Спрейнта», милая моя, — поправила Берил. — Она улыбнулась Филдингу, который с отсутствующим видом вертел в руках салфетку. — Потратим, наверное, наши неправедные прибыли на вино, женщин и прочее зло, — сказала она Дорис.

Тут Дорис заметно встревожилась:

— А ты меня не бросишь, старушка, не уедешь на свой необитаемый остров или еще куда? — спросила она сестру, отчаянно моргая.

Берил улыбнулась.

— Нет, милая. Если в моих планах появится необитаемый остров, так и быть, возьму тебя с собой.