Читать книгу "Воля под наркозом - Михаил Серегин"

Масла в огонь подлил дежурный отделения милиции, телефоном которого так неосмотрительно воспользовался Крутиков. Позволив подозрительному субъекту беспрепятственно покинуть отделение, дежурный все же не удержался и решил поделиться информацией с коллегой. Коллега посоветовал дежурному голову ерундой не забивать, но на всякий случай позвонил приятелю из вышестоящего учреждения. В конечном итоге информация по цепочке быстро достигла ушей руководства компетентного органа, в котором трудился школьный приятель Чехова.

Когда ударные силы компетентного органа – чужих к операции решили не привлекать, учитывая возможную утечку секретной информации, – проникли на территорию указанного загородного дома, то, вскрыв входную дверь, немедленно обнаружили еще одну, тоже запертую и такую же неприступную. Поэтому быстрого и бесшумного проникновения на дачу не получилось. Когда же сотрудникам удалось, наконец, добраться до кабинета «профессора», то там они увидели прикованного к креслу полуголого мужчину в невменяемом состоянии, а также подозрительного вида молодую женщину, впоследствии оказавшуюся старшим научным сотрудником секретного объекта и числившуюся в указанный день в однодневной служебной командировке.

Иных лиц в доме и на прилегающей территории обнаружить не удалось, зато в огромном количестве были найдены и отправлены на экспертизу разные хитроумные приборы и технические приспособления. Результаты проведенной экспертизы держались в строжайшем секрете, но, судя по последующим событиям, определенные плоды они все же принесли.

Мишкину лабораторию несколько дней подряд потрясали неожиданные смерти сотрудников. В спешном порядке лаборатория была закрыта на карантин, а муссировать подробности загадочных смертей коллег – всегда при странных, а нередко страшных обстоятельствах погибло семь человек – остальным сотрудникам лаборатории строжайше не рекомендовалось. Но кое-какая информация все же пробивалась наружу и долго будоражила умы немногочисленных родственников и знакомых погибших.

«Школьный приятель» Чехова получил от руководства благодарность за «добросовестное отношение к службе», денежную премию и вскоре пошел на повышение.

Колобок, добравшись до дачи вторично, еще с дороги углядел скопление около ворот машин, часть из которых была с красными крестами на белом фоне, благоразумно решил, что его помощь там потребуется едва ли, и поспешил убраться восвояси.

Чехов перебираться в нашу клинику наотрез отказался, заявив, что ему и тут сносно – доктора вполне компетентные, а пожрать жена принесет. Сотрудников больницы, в которой он находился, заявление это, кажется, не порадовало, но все капризы и требования больного выполнялись незамедлительно, в том числе его перевод в соседнюю палату. Полученная черепно-мозговая травма на характер полковника особого влияния не оказала, но это и неудивительно.

Мне скучать не давали и уже на следующий день пребывания в «специальной» начали активно прослушивать, просвечивать и проводить иные манипуляции, а также мурыжили разными каверзными вопросами. При этом предварительно нередко старались накачать какой-нибудь гадостью. От подозрительных инъекций я всячески увиливал, получалось это, правда, не всегда, а многочисленные таблетки выплевывал и незаметно спускал в унитаз. На вопросы, однако, отвечал охотно. Скрывать мне было нечего, я честно выкладывал все, что знал, слышал и видел, умолчав только о некоторых незначительных подробностях. Например, об активном участии в случившихся событиях нашей троицы. По моей версии, все, что произошло, было лишь результатом случайных совпадений и досадных недоразумений. Не знаю, поверили мне или не совсем, но однажды все-таки выписали. И даже немного подлечили.

Одно странно – после «выписки» я почему-то искренне верил, что действительно перенес пневмонию, а о том, что произошло на даче, вспомнить смог только при помощи Колобка, да и то не сразу.

Мишку Колесова тоже попытались перевести из нашей клиники в другую «специальную». Но он к тому времени уже делал потрясающие успехи и, своевременно сговорившись со своим лечащим врачом, «вспомнил», что, прогуливаясь поздно вечером по какому-то парку, споткнулся, упал и сильно ушибся головой, в результате чего временно потерял память. В конце концов от него отвязались и даже оплатили еще несколько дней пребывания в клинике. Мишкина матушка о сыне беспокоилась не более чем обычно, так как до конца своих дней продолжала считать, что он провел два замечательных месяца на каком-то курорте.

Сразу же, как только смог, я съездил к Мишкиной матушке, наплел ей с три короба, в результате чего получил ключи от квартиры в Лыткарино. Я подумал, что если Катя сказала мне правду, то единственным местом, где Мишка мог бы хранить кассеты с записью своих чудовищных экспериментов, да еще так, чтобы Катя имела возможность посмотреть их «на досуге», была его новая квартира. К тому же мне припомнились видеокассеты с непонятными записями на ярлыках, которые я видел в первый свой приход в Мишкину – тогда я еще не знал, что она Мишкина – квартиру. Может, тогда их Катя и просматривала, а убрать с глаз долой забыла или не посчитала нужным.

Просто удивительно, что компетентные органы до сих пор не устроили в квартире обыск. Может, не решились взламывать двери или не сделали этого по каким-то другим причинам, но кассеты я нашел, правда, не сразу.

Всего их оказалось около двадцати, каждая тщательно пронумерованная. Первые записи были сделаны еще два с небольшим года назад, а последние – за месяц до того, как Мишка оказался в нашей «Скорой».

Я долго сидел над кассетами в пустой квартире и все не решался включить видеомагнитофон. Я думал о Мишке, о Кате, о смысле жизни и еще черт знает о чем. Мишка к тому времени так ничего и не вспомнил из своей прошлой жизни, кроме нескольких обрывочных образов из детства. Кассеты я все-таки посмотрел. Не все, конечно, а так, выборочно. Катя меня не обманула. Я смотрел на одухотворенное лицо Мишки, на знакомую комнату, на кресло, в котором сам побывал не так давно, – теперь в нем сидели другие люди, их лица то и дело снимались крупным планом, так что я в подробностях смог увидеть, чем Катя собиралась меня осчастливить, – слушал закадровые Мишкины комментарии. Подробнее говорить на эту тему мне бы ничего не хотелось.

Уже на рассвете я покидал без колебаний все кассеты в спортивную сумку, осмотрел еще раз каждый уголок в квартире, не осталось ли еще каких записей. Потом ушел подальше – место, где можно посидеть в уединении, в Лыткарино без труда найти можно минут за десять – и разжег небольшой костер с помощью прихваченных в квартире общих тетрадок, от корки до корки исписанных мелким Мишкиным почерком. Что именно там написано, я читать не стал, все равно не разобрался бы, понял только, что записи как-то перекликаются с касссетами. А потом спокойно и методично, как будто занимаюсь этим каждое утро, разбивал кассеты булыжником, вынимал из них пленку и бросал в огонь. Колобок говорит, что неизвестно, вернется ли к Колесову когда-нибудь память. Возможно, что нет. Зато Мишка очень быстро осваивает все, ранее ему известное, заново, особенно то, что касается его специальности. Колобок только руками разводит и говорит, что Мишка уже владеет знаниями на уровне выпускника мединститута.