Читать книгу "Сыновья - Перл С. Бак"

ложиться в постель одному, темной и холодной ночью.

И тогда, хотя каждую ночь Ван Тигр старался оттянуть этот час, он все же наступал, – час, когда он вспоминал женщину, которую любил, – и горевал о ней. Но как он ни горевал о ней, он все же не хотел видеть ее снова в живых; он знал и упорно повторял себе, что ей никогда нельзя было бы верить, а прелесть его любви была в том, что все сердце его открылось перед ней. Нет, мертвой он мог верить, но если б она осталась жива и он простил бы ее, он все же боялся бы ее постоянно. Этот страх расколол бы его сердце надвое, и ему принадлежала бы только одна половина, и он никогда не смог бы достичь славы. Так говорил он себе ночью. И все же он с тоской размышлял о том, что Леопард, будучи человеком невежественным, немногим лучше своей шайки, сумел так привязать к себе эту женщину, необыкновенную женщину, что и теперь, после его смерти, она все еще была ему верна, – наперекор новой любви она оставалась верна мертвому.

И все же Вану Тигру не верилось, что его она совсем не любила. Нет, он с голодной тоской вспоминал снова и снова, какой искренней и страстной бывала она в той самой постели, где он теперь лежал. Ему не верилось, что такая страсть могла явиться там, где не было любви. И он чувствовал себя несчастным и слабым и думал, что, несмотря на всю свою гордость и высокое положение, как человек он мельче Леопарда, которого убил, потому что его живая власть над женщиной была слабее, чем память о мертвом. И он страдал.

И Ван Тигр чувствовал, что он не то, чем считал себя, и жизнь впереди представлялась ему долгой и бессмысленной, он сомневался, достигнет ли когда-нибудь величия, а если и достигнет, зачем оно, когда сына у него нет и не для кого добиваться величия, ведь оно умрет вместе с ним, и все, что у него есть, перейдет к другим людям. Он не настолько любил своих братьев и племянников, чтобы вести ради них войны и пускаться на хитрости. И он стонал про себя в тихой и темной комнате и, не удержавшись, застонал громко:

– Я убил не одну, а двоих, и тот, второй, был бы моим сыном!

И снова она вспомнилась ему. Теперь он всегда видел ее такой, какой она лежала мертвая, видел красивую, сильную шею, пронзенную мечом, и льющуюся потоком алую кровь. И она снова и снова появлялась перед его глазами. Он не в силах был этого вынести и не мог больше лежать на этой кровати, – нет, хотя кровать была вымыта и выкрашена заново, кровавые пятна исчезли, и подушка была новая, и никто ни словом не помянул о том, что случилось, и он не знал даже, куда унесли ее тело. Он встал с кровати и, завернувшись в одеяло, сидел на стуле, дрожащий и жалкий, пока рассвет не забрезжил холодно и тускло в решетках окон.

Все зимние ночи проходили одинаково, ночь за ночью, и наконец Ван Тигр сказал себе, что дальше так идти не может, потому что эти одинокие, угрюмые ночи отнимают у него мужество и ослабляют в нем честолюбие. Он стал бояться за себя, потому что ни в чем уже не видел хорошего и раздражался на всех, кто подходил к нему близко, а больше всего стал раздражаться на племянника и говорил с горечью:

– Это лучшее, что у меня есть, рябая, ухмыляющаяся обезьяна, сын торгаша, – ближе у меня никого нет, и он мне должен быть вместо сына!

Наконец, когда ему казалось уже, что он сходит с ума, наступил поворот, и как-то раз ночью ему пришло в голову, что эта женщина и мертвая погубит его так же верно, как если бы она осталась в живых и сделала бы то, что задумала. И он сразу укрепился духом и сказал про себя, словно говоря с ее призраком:

– Разве не всякая женщина может иметь сыновей, и разве я не хочу сына больше, чем какую бы то ни было женщину? У меня будет сын. Я возьму женщину, и двух, и трех, пока у меня не будет сына. Глупец я был, что так привязался к одной женщине, сначала к рабыне, которой даже не знал, обменявшись с ней несколькими отрывочными словами, какие может человек сказать рабыне в доме своего отца, – и из-за этой женщины я мучился чуть ли не десять лет, – а потом была та, которую мне пришлось убить. Неужели я никогда не отделаюсь и от этой и промучаюсь из-за нее еще десять лет, а тогда я буду слишком стар, чтобы родить сына! Нет, я стану таким же, как другие мужчины, сумею стать свободным, как другие, и буду брать женщин и бросать их, когда мне вздумается.

В тот же день он позвал к себе человека с заячьей губой, позвал его в свою комнату и сказал:

– Мне нужна женщина, все равно какая, только из порядочных; ступай к братьям и скажи им, что моя жена умерла, и чтобы они нашли мне другую, потому что сам я занят подготовкой к войне, которая будет весной, и не желаю отвлекать свои мысли от войны.

Заячья Губа был очень рад такому поручению и пустился в дорогу, потому что он ревнивыми глазами следил за мучениями своего генерала и, догадываясь о причине, думал, что это будет хорошим лекарством.

Что же до Вана Тигра, то ему оставалось только ждать, что принесет ему время и что сделают для него братья, и в ожидании он заставлял себя готовиться к войне и думать о том, как он расширит свои владения. И он старался утомить себя, чтобы ему спалось ночью.

XXI

Кружным путем, боясь, как бы люди не приметили его заячьей губы и не стали дивиться тому, что он приходит так часто, верный человек добрался до города, а там и до большого дома, где жили братья Ваны. Расспросив, он узнал, что Ван Купец в этот час – а было уже около полудня – бывает в своей конторе, и немедля отправился туда, чтобы передать ему поручение брата. Ван Купец сидел в своем отделении конторы, маленькой, темной комнатке, выходившей на рынок, и щелкал на счетах, подсчитывая барыши, которые выручил с корабля, груженного пшеницей. Он поднял глаза и выслушал