Читать книгу "Фантазии женщины средних лет - Анатолий Тосс"

– Так вот, я и говорю, старик, несправедливо это, конечно, по отношению к бабам. Для нас с тобой время в общем-то задержалось; я вот постоянно на протяжении, можно сказать, всей своей жизни трахаю юных, в молодости, да и сейчас тоже. Те, из молодости, они – уже тетки старые, усталые, побитые, я дружу с ними, не со всеми, конечно, – он усмехнулся,

– со всеми нельзя, себя не хватит. Я даже аллегорию придумал, слушай: я телок через себя, как через сито пропускаю; они подрастают, процеживаются и уходят, туда – в зрелость, старость, что у них там впереди маячит. А я здесь, по-прежнему незыблем, так сказать, и новое поколение опять же на меня натыкается. И знаешь, такое ощущение, что процесс застабилизиро-вался, в смысле, никогда не прекратится.

Вейнер отглотнул кофе из чашечки, но глаз не опустил, так и продолжал наблюдать, теперь исподлобья, за своим откровенным собеседником умными серьезными глазами, отгороженными от мира стеклами очков в тонкой золотой оправе.

« Ну откуда у него это? – подумал он с обидой. – И почему я терплю эту пошлую липкую болтовню? Почему вообще я здесь торчу, трачу время, столько ведь дел, мог бы в лаборатории работать, а вот сижу, слушаю. Что с ним произошло, почему он так испохабился? Ведь хороший парень был в молодости, когда мы познакомились, чистый, добрый. А вот сейчас мы как бы на разных сторонах баррикады. Впрочем, – удивился Вейнер себе, – что это я, какие, к черту, баррикады! Просто, – вздохнул он, – друзьями обзаводишься, к сожалению, только в молодости. А прошлое связывает, и ничего тут не поделаешь!»

– Я к чему это, – продолжал Стоев, – я последние два месяца по Турции гастролировал, по развалинам, так сказать, империи, как ее звали?

– Оттоманской, – вставил Вейнер.

– Ну да, так вот, я по ее курортам проехался. Продюсер у меня новый, шустрый парень, устроил мне разъезд по ихней турецкой Анталии. Выглядит это так: я, танцор классического балета, и четыре девчонки, я же говорю, лет по восемнадцати, к балету имеющие отношение, как я, – он взмахнул рукой, пытаясь найти сравнение. И рука, и взмах были изящными, – к твоей химической науке. Но ноги у них длинные, варьетешные, они, конечно, их поднимать быстро научились, ну, я про сцену, конечно. Так-то, за сценой, они и до меня отлично умели. Я же говорю, девки не без таланта.

Значит, ездили мы по курортам, по два концерта за вечер. Программа отличная, ну, мне-то чего, я свои па закручиваю, не так, как раньше, конечно, но кое-что могу еще. А девки ножками своими изящными мне очень так удачно подмахивают. От номера к номеру наряды меняют, и публика в восторге, ты бы видел, меня здесь в Дойче Опера на бис столько раз не вызывали.

Вейнер продолжал смотреть на него так же серьезно, как и прежде.

«А ведь правда, – думал он. – Когда-то Стоев был хорошим танцором, очень хорошим. И куда все ушло? В песок, в никуда. Кто он теперь? Учитель маленькой танцевальной школы для детей, да вот еще подрабатывает этими безвкусными шоу для тупого обывателя. Списанный танцор – печальная история, хотя ведь не стар, они ровесники, чуть за сорок. Они познакомились, когда Стоев приехал на стажировку в Берлинский балет подающим надежды молодым танцором. Тогда и подружились. Да, давно это было, и по Стоеву отчетливо заметно, что давно. Сдал он, даже не столько эти глубокие морщины, а просто все лицо как бы кусками пошло, раньше было цельным, а сейчас вразнос. Потасканное, подержанное лицо. Пьет много да и бесконечные связи здоровья тоже не прибавляют.

«Неужели я так же выгляжу? – Вейнер постарался вспомнить свое отражение в зеркале, когда сегодня утром подстригал свою аккуратную бородку клинышком. Он подстригал ее каждый день и каждый день с интересом изучал свое лицо. – Нет, морщин у меня нет, холеное, гладкое, еще молодое лицо. Это потому, что я стабилен, мне известно, что будет через месяц и через год. Залог моего успеха – стабильность. Пусть Стоев смеется, назьшая меня немецким педантом, как он сказал однажды про меня? «Фауст без Гретхен и без Мефистофеля». Неверно! В отличие от Фауста, мне не скучно, я люблю науку, которой занимаюсь. Да и жене я верен и никогда не искал другой женщины. К тому же, – Вейнер улыбнулся про себя, – в душе я остался романтиком. Немцы, вообще, самые неистребимые романтики. Мы и создали романтику в литературе, в музыке. Не поэтому ли я и сижу сейчас со Стоевым, вынужденный смотреть, как он проглатывает четвертую рюмку подряд, и слушаю замусоленные, вульгарные рассказы о его нескончаемых женщинах? Не потому ли все-таки люблю его, что в душе я романтик?

В общем-то, Стоев мне действительно нравится, как типаж нравится. Именно тем, что не похож на меня. Непредсказуемость его, порыв, его артистизм, и еще позитивная легкая энергия, которой он щедро делится. Даже то, что он пошлый бабник, мне в общем-то нравится.

А может быть, все проще, и я просто завидую ему? – Вейнер приподнял бровь, удивленный странной мыслью. – Может быть, в глубине души я мечтаю быть им, Стоевым, выездным танцором, и ездить с четырьмя молодыми, красивыми женщинами по открытым турецким площадкам? Это была бы необычная, совершенно неведомая мне жизнь. Хотел бы я?

Конечно же, нет! – снова удивился себе Вейнер. – Мне не нужна другая жизнь, я вполне удовлетворен своей. А что касается неизведанного, так мне вполне достаточно иметь Стоева с его рассказами. Я наделен другим, сильным, цельным, и чужого мне не надо».

– Так вот, – продолжал Стоев, – представляешь, четыре молодые девчонки с фантастическими фигурами от всех этих аплодисментов, нарядов, ну и прочего полностью оторвались; а отрыв, знаешь, изменяет реальность, имитирует акт выпадения из жизни, преходящего в свободный полет. Ну вот и они перешли; чего мы вытворяли все впятером, начну рассказывать – ты, Вейнерчик, от жены тут же уйдешь.

Вейнер улыбнулся.

– Не уйду, не бойся, но можешь не рассказывать, я представляю.

Стоев окинул его демонстративно снисходительным взглядом.

– Не представляешь, ты такое в своих пентхаузах не видывал, сидя у себя на унитазе и дроча потихонечку. Хотя, – Стоев махнул рукой, – ты и не дрочишь наверняка даже, и пентхауза у тебя нет, да и фантазии твоей только на пробирки и фенолф-талеины хватает, или чего ты там смешиваешь.

Вейнер снова улыбнулся, он не обижался, он знал, что Стоев шутит, хоть и глупо, но привычно. Ну а главное, Стоев уважал его именно за то, над чем сам подсмеивался: за верность женщине, делу, друзьям.

– Короче, днем мы отсыпались, ели, купались, потом представляли народу свою программу, и тут же в другое место, снова представляли, а потом в номер, пили, ну и сам понимаешь… Но мы, стариканчик, договорились, тему опускаю для твоего же блага. Девки классные, на меня, конечно, как на Бога, и, знаешь, я сам от такой жизни будто в другой мир погрузился, в Зазеркалье какое-то, как Алиса. Кайф! Знаешь про Алиску-то?

Вейнер на вопрос не ответил, только недоуменно поднял брови.

– В школу, к своим детишкам не тяжело было возвращаться? – спросил он в свою очередь.

– Да ладно, чего там тяжелого? Мастерство ведь не пропьешь. – Стоев опять махнул официанту, движение руки выглядело настолько красивым, что у Вейнера пробежала изморозь по позвоночнику.