Читать книгу "Схватка - Евгений Шепельский"

— Господин Бай что, не умеет говорить? Или силы экономит?

— Ы-ы-ых!

— Господин Баккарал…

Демонстративно не слушая, я распахнул настежь двери предбанника, затем — двери в кабинет. К счастью, местная архитектурная мода среди богачей любила широкие и высокие двери, и дюк всех дюков мог пройти в кабинет, даже не поворачиваясь боком. Ну а если ноги уже не могли ему служить, его свободно могли внести на носилках.

Я занял место за столом и крикнул в зев предбанника:

— Я жду дюка всех дюков!

Прошло два десятка секунд, и безудержная алчность победила спесь. Я услышал что-то вроде грохота. Туша дюка дюков заслонила двойной проем. Он умел ходить, правда, делал это, как актер, играющий в резиновом костюме Годзиллу в старых японских фильмах — тяжело перенося вес с ноги на ногу, бултыхаясь всем телом, словно внутри костюма была налита вода.

Он вошел и остановился перед столом. Вязко заворочал головой в поисках дивана, кресла или чего-то похожего, на чем мог безопасно угнездить свои телеса. Но ничего не было, кроме хрупких стульев. Шутейник, как и было уговорено заранее, вышел, захлопнув обе двери.

Пахло от Баккарала чем-то вроде мокрой псины. По-видимому, он даже спал в этой своей богатой шубейке с мотками золотых цепей и кожаной вместительной сумой через плечо.

Я занял место за столом, не предложив Баккаралу сесть, что в его случае выглядело бы форменным издевательством, поскольку даже два стула не сумели бы удержать вес банкира. Дюк остался стоять перед столом, тяжко ворочая головой. Увидел Законный свод, запыхтел. Огромные выпученные глаза стали еще больше, когда увидел кота — после вчерашних похождений этот гад отсыпался на своем любимом месте — на шкафу.

— Малут!

— Так вы умеете говорить?

— Я говорю с равными. Я не говорю с не равными. Пых-фых… Ты крейн.

— Ну и что же? Вы, стало быть, через разговор с крейном, который вам не ровня, боитесь заразиться скверной хворью? Босотизмом? Безденежкой? Нищебродством?

Кот очнулся от сна и с хрустом, судорожно вытянув передние лапы, потянулся.

Годзилла сделала шаг к двери:

— Малут!

Неоднократно и на Земле замечал, как богатые — я имею в виду сейчас очень богатых людей, ворочавших миллиардами — безумно боялись за свою жизнь. Получив неподъемно огромные деньги, они начинали трястись за свою душонку до степени психоза, трястись от малейшего намека на опасность. Протирали свои нечистые руки антисептиками, заводили домашнего врача, астролога, диетолога, хренолога, тренера, священника и свору телохранителей, задачей которых становилось упреждать любой случайный или намеренный негатив по адресу их господина. Ну как же — иметь кучу бабла и вдруг сдохнуть от чьего-то ядовитого чиха с вирусом гриппа… Или попасть под машину… Или вот — умереть от ядовитых когтей малута.

Самый яркий пример такого помешательства богача — судьба миллионера Говарда Хьюза, чьи молодые годы так ярко изобразил у Скорсезе ди Каприо. Он помешался на чистоте и страхе за свою жизнь — не мылся (микробы могут проникнуть сквозь чистую кожу!), не стригся (опасно!), не общался с внешним миром (могут убить!) и остаток своей никчемной жизни провел затворником в разных отелях.

Я оглянулся на кота и изобразил улыбку:

— Ах, этот… Он жрет только тех, на кого укажет мой палец. Вы в безопасности, Баккарал. Да-да, вы можете мне верить. Вы в полной безопасности!

Туша колыхнулась.

— Ты сказал, что вернешь долги. Я пришел.

— Вас не совсем верно известили. Вы вернете долги Санкструма. Вы. Двести пятьдесят две тысячи крон золотом.

Оплывшее лицо дюка совершенно утратило всякие намеки на человеческие черты. Это была некая ожившая красношкурая картошка с огромными глазами, двумя точками на месте ноздрей и ртом, который совершенно терялся в складках плоти.

— Пых-фых!..

Туша колыхнулась, но дюк не сдвинулся с места. Слушал.

Я вытащил из-за пазухи Первичный земельный сервитут и бросил на стол.

— Это сервитут. Документ на владение частью гор Тервида. Видите его?

— Пых…

— Я выдрал его из Законного свода. Вы видите Законный свод, Баккарал?

— Ы-ы-ых!

— Первичный сервитут очень любопытный документ. Растары даровали хоггам горы Тервида, верно?

— Пых!

— Плата невелика — двадцать тысяч крон золотом ежегодно, и вы можете делать в своей части гор что угодно…

Дюк всех дюков напряженно сопел.

— По сути, горы были отданы вам в откупы. Так? Разумеется, так. Вы отыскали там богатые рудные жилы. Золото. Серебро. Иные металлы. Они и стали основой ваших богатств, ваших банков. Верно?

Баккарал молчал.

— Вы разрабатываете жилы триста лет — и они все еще не исчерпались. Я готов поставить Большую имперскую печать против бобровой шапки бургомистра Таленка — жилы все еще полны и приносят великолепный доход. Так ведь, Баккарал? Разработка рудных жил Тервида — все еще выгодное предприятие!

Баккарал молчал.

— Двадцать тысяч в год — это совсем небольшая плата за рудные жилы, полные золота.

Баккарал молчал.

— Однако сервитут необходимо обновлять. Со смертью каждого из правящих Растаров эта бумага теряет силу, и ее необходимо снова визировать подписью императора… Или Большой имперской печатью. Однако сложилась интересная правовая коллизия. Экверис Растар мертв, сервитут утратил силу, и сейчас я верховная власть: я правлю и единолично распоряжаюсь главными печатями Империи. Печатью архканцлера. Большой имперской печатью. Печатью Коронного совета. И я не дам новому императору подписать право владения горами. И сам его не подпишу. И Большую имперскую печать на него не проставлю.

Со стороны дюка всех дюков раздалось напряженное сопение. Он понимал.

— Пока сервитут не подписан мною — горы Тервида не принадлежат вам. И рудные жилы вам не принадлежат. Я могу приказать — и я это сделаю, поверьте! — всем хоггам немедленно уйти из гор Тервида. Если…

Естественно, я блефовал. Я не имел рычагов власти, чтобы немедленно изгнать хоггов из гор Тервида, да и не стал бы этого делать — хотя бы потому, что обрел в Санкструме преданного друга — хогга Шутейника, а серьезно идти против его расы, это значило, в том числе, расписаться в предательстве дружеских идеалов. Однако Шутейник знал и одобрил мой блеф. Более того, он посоветовал хорошенько психологически взгреть Баккарала, давить на самое больное — на деньги.

Туша Годзиллы пошевелилась. Глаза впились в меня. Впервые в них проявилось какое-то трудноуловимое выражение — некий коктейль из злобы, ярости и страха.

Дюк дюков проронил гулко, словно бросил груду камней на жестяную крышу: