Читать книгу "Лестница в небо - Джон Бойн"

– Только если вам этого хочется, – произнес он, держа блокнот на столе, а ручку наготове. – Мне не хочется разнюхивать.

– Я не возражаю, – ответил я. – Мне никогда толком не выпадало возможности поговорить о нем, несмотря на то что он почти все время нейдет у меня из ума. Но, прежде чем начну, надо бы вернуться немного глубже. К моей жене.

Он пролистал свои заметки.

– Идит Кэмберли, – кивнув, произнес он. – Вообще-то я прочел ее роман несколько недель назад. “Страх”. Очень хороший был.

– Был, – согласился я.

– Она скончалась довольно молодой, так?

– Как ни печально, но да. Мы в то время жили в Норидже. Она упала с лестницы. Я собирался починить там перила с тех самых пор, как мы въехали в этот дом, но отчего-то так никогда и не собрался. Слишком занят был своим новым романом. Несколько месяцев после этого она провела в коме, и со временем было принято решение отключить системы жизнеобеспечения.

– Это решение приняли вы?

– Да, я.

– Наверняка это было очень трудно.

– Конечно, – ответил я. – Она была моей женой.

– И вы ее любили.

– Я б не женился на ней, если б не любил.

– Она была черной, правда? – спросил Тео, и я нахмурился, удивленный вопросом.

– Это отчего-то важно? – спросил я. – Для вашего диплома, я имею в виду.

– Только в том смысле, что, должно быть, тогда это было трудно. Состоять в расово-смешанных отношениях.

– Да не очень-то, нет, – сказал я, пожимая плечами. – Это ж не 1950-е, знаете, – то были 1990-е. Человеку вашего возраста это может казаться чем-то очень давним, но на самом деле – и глазом моргнуть не успели. А в тех кругах, где мы вращались, крайне маловероятно, чтобы кто-то придерживался каких-либо расистских взглядов. Да, время от времени кто-нибудь мог искоса на нас глянуть на улице, и порой какой-нибудь необразованный гаденыш отпускал грубое замечание, когда мы проходили мимо. Но это пустяки по сравнению с тем, что пережили предыдущие поколения.

– Могу ли я спросить, когда ее роман снискал такой успех, вы ощутили какую-то… Как бы это лучше назвать?..

– Зависть? – предположил я, стараясь не пускать на лицо улыбку. – Глубокую злую обиду?

– Наверное, да.

– Ни в малейшей степени, – сказал я. – Идит была блистательным писателем. Продолжай она жить – стала бы одной из величайших. Я радовался за нее.

– И все же на некоторое время она отвлекла бы на себя лучи прожекторов от вас.

– Меня это никогда особо не интересовало, – солгал я. – И, как уже сказал, я ее любил. Что б я был за человек такой, если б ревновал к ее успеху?

Он ничего не ответил, но принялся что-то подробно писать у себя в блокноте. Когда б ни отходил он к стойке бара, в уборную или на улицу покурить, блокнот он прихватывал с собой. Юный мистер Филд был в этом отношении осторожен.

– Должно быть, ваш сын по ней очень скучал, – заметил он, наконец оторвавшись от записей.

Я покачал головой.

– Идит не была Дэниэлу матерью. Я зачал его с итальянской горничной, работавшей в лондонской гостинице.

– Простите?

– Это было деловое соглашение. Не больше и не меньше. Она хотела денег, я хотел ребенка. Договор у нас был взаимовыгоден.

– Это разве?.. – Какой-то миг он помялся, затем натужно хохотнул. – Разве это законно?

– Вероятно, нет, – ответил я. – А что, вы собираетесь доложить об этом в полицию? Уверяю вас, вы могли б им рассказать и кое-что похуже.

– Нет, я просто…

– Закон в этом отношении нелеп. Чего это ради нельзя девушке продать девять месяцев своей жизни, если она этого хочет? И почему мне не позволяется их купить? Мы оба были совершенно счастливы тем выбором, который сделали, и в итоге это больше никого не касалось. Я даже не помню ее имени, если честно, – если вообще его когда-то знал. Полагаю, дальнейшая жизнь у нее сложилась счастливо и она никогда не вспоминает о своем первом ребенке.

– Наверное, вспоминает, – произнес он, и я удивился, что он вздумал мне противоречить, но, надо полагать, он не ошибался. Где б ни была та итальянка, велика вероятность, что вспоминает она о ребенке по сто раз на дню. Я-то вспоминал.

– Так или иначе, все эти годы мы провели вдвоем с Дэниэлом, – продолжал я. – Мы были парой, понимаете? Разлучались редко. У него даже своей спальни не было до трех лет, потому что он не хотел со мною расставаться. О матери ни разу не спрашивал; отсутствие женщины у него в жизни, казалось, никогда не было для него загвоздкой. Тогда мы, конечно, жили в Нью-Йорке. Дэниэл провел там всю свою жизнь. Вы в курсе про “Разсказъ”?

– Разумеется.

– Ну, я организовал этот журнал, когда мы только переехали на Манхэттен, и редактировал его потом несколько лет. Пока Дэниэл не пошел в школу, он каждый день оставался со мной в редакции и сидел там в углу за собственным рабочим столиком, раскрашивал, читал или играл в свои игрушки. Думаю, людям казалось, что это довольно мило – отец и сын так привязаны друг к другу, – но меня скорее раздражало, что они так считали. Я делал это не напоказ. Нам просто нравилось быть в обществе друг друга.

– Каким он был? – спросил Тео. – Как человек, в смысле?

– Он был спокойным, – сказал я и ощутил глубокую боль у себя под солнечным сплетением, припоминая его славные качества, коих у него было предостаточно. – Книжным, как и я. Робким. Очень любящим. Очень душевным. Хорошо стряпал – для мальчика своего возраста. Может, даже карьеру бы на этом построил, если б ему выпал шанс. Еще его интересовала фотография, и он поговаривал, не пойти ли учиться танцам, что я поощрял, поскольку считал его слишком уж замкнутым.

– А друзей у него было много?

Я покачал головой.

– Не очень. По крайней мере, я знал немного.

– А сколько ему, напомните, было, когда он умер?

– Тринадцать.

– Заводить подружку рановато, видимо.

Я с сожалением улыбнулся. Дэниэл так и не познакомил меня ни с какой девочкой, да и не упоминал ни разу о девочках, которые ему нравятся, но я знал, что ему становится интересно: сталкиваясь с одной молодой женщиной, которая стажировалась в “Разсказе”, он становился очень робок, а однажды она завела с ним беседу о фильме, который он только что посмотрел, и он ярко покраснел, аж поразительно, и мне стало за него неловко, что он совершенно не умел скрывать подобные чувства. Я подумал, что это довольно печально: мальчик умер, а невинность его наверняка осталась нетронута.

– Да, – сказал я. – Этой частью своей жизни он никогда со мною не делился. То есть ему было тринадцать, а мальчикам в таком возрасте не нравится обсуждать подобное со своими отцами, верно?

– Я точно не обсуждал. А у вас есть его портрет? Дэниэла?