Читать книгу "Россия и Запад на качелях истории. От Рюрика до Екатерины II - Петр Романов"

И еще одно не менее интересное, но уже настораживающее замечание Дидро, которое, конечно, не могло порадовать ни Екатерину, ни ее подданных:

В характере русских замечается какой-то след панического ужаса, и это, очевидно, результат длинного ряда переворотов и продолжительного деспотизма. Они всегда как-то настороже, как будто ожидают землетрясения, будто в моральном отношении они чувствуют себя так, как в физическом отношении чувствуют себя жители Лиссабона [5].

Частично наставления Дидро императрица постаралась учесть, предоставив своим подданным возможность высказать пожелания и даже возражения в ходе обсуждения проекта нового уложения, в так называемом «Наказе». Самого Дидро «Наказ» тем не менее удовлетворил не вполне. Он прямо заявил, что не нашел в документе главного – «ни одного постановления, которое было бы направлено на освобождение массы народа», то есть крепостных.

Дружба Екатерины с французскими вольнодумцами не раз вызывала в России недовольство, особенно со стороны православных иерархов, но императрица умела находить аргументы в свою защиту.

Известна ее реакция на критику митрополита Платона, открыто осуждавшего переписку государыни с Вольтером:

Может ли быть что-нибудь невиннее письменных сношений с восьмидесятилетним стариком, который в сочинениях своих, читаемых всей Европой, старался прославить Россию, унизить ее врагов, удержать от враждебного проявления своих соотечественников, всегда готовых изливать всюду свою ядовитую ненависть против России и которых ему удавалось действительно сдерживать? С этой точки зрения я полагаю, что письма, писанные к атеисту, не нанесли ущерба ни церкви, ни отечеству.

Что касается «ядовитой ненависти», то речь здесь идет о французском правительстве – яром противнике и Вольтера, и Екатерины.

Французский историк Альфред Рамбо по этому поводу пишет:

Все ее неприятности приходили к ней из Версаля, все ее утешения – из Парижа. Существуют две Франции, из которых одна является ее врагом, другая – союзником. Ее переписка с философами часто будет носить следы злопамятства против министерства.

Опыт «самолюбия» и самокритики

Читать екатерининскую прозу – а императрица была одним из самых плодовитых российских писателей своего времени – не менее поучительно, чем ее письма или законопроекты. Даже в сказках Екатерины II обнаруживаешь философию, тесно связанную с реальной политикой русской государыни.

Одна из таких сказок-притч, озаглавленная «Опыт самолюбия», рассказывает, например, о человеке, слепо влюбленном во все свое. Ему казался великолепным и старый дом, вросший в землю, «с наклонностью к падению», и жена-брюзга, и лошадь с бельмом на глазу, – «одним словом, все, что ему принадлежало: мамы, няни, бани, веники, собаки, огород, пиво, полпиво, повар – все ему казалось отменными качествами снабдено для того только, что ему принадлежало, и любил он себя и никого иного».

Карикатура на примитивный, доведенный до полного абсурда русский патриотизм, справедливо называемый в народе в насмешку квасным или ура-патриотизмом, столь узнаваема, что следует отдать должное писательнице. При этом фрагмент написан настолько эмоционально, что становится очевидным: в реальной жизни, в политической практике Екатерине пришлось не раз сталкиваться с подобными личностями.

Но тут же рядом, всего страницей ниже, уже новая притча о русском купце, который, наглядевшись на голландцев в Архангельске, «вздумал дочь воспитать на иностранный образец, для чего и отдал ее в какой-то пенсион, где обертки с две ума она получила». Мораль и здесь очевидна: живи своим умом, не гонись за модой, если уж берешь что у иностранцев, то бери с толком, а не всё подряд.

Собственно говоря, ничего нового, придуманного самой Екатериной, в такой философии нет. Все это петровские заповеди, и именно им она пыталась следовать в своей внутренней политике. К опыту самолюбия императрица предлагала своим подданным присоединить опыт самокритики.

Первый серьезный опыт самокритики русские приобрели в ходе работы над «Наказом» – проектом нового уложения, подготовленным лично Екатериной. Это был своего рода проект-идеал, куда вошли почти все достижения современной тогда западной философии и правоведческой мысли, причем даже те из них, что еще не стали нормой и в самой Европе. Правда, в центре всего документа оставалась незыблемой мысль о том, что единственно приемлемой формой правления для России является самодержавие, но его предлагалось облечь в самые цивилизованные, просвещенные и гуманные одежды.

«Наказ» был компиляцией, составленной из ряда западных источников. Прежде всего это книга Монтескье «Дух законов» и сочинение итальянского криминалиста Беккариа «О преступлениях и наказаниях». Из 655 статей «Наказа» 294, по подсчетам специалистов, заимствованы у Монтескье. Есть там заимствования и из французской Энциклопедии и из сочинений немецких публицистов того времени Бильфельда и Юсти. Сама Екатерина на авторство, впрочем, и не претендовала.

В одном из писем Фридриху II, говоря о «Наказе», она откровенно замечает:

…Я, как ворона в басне, нарядилась в павлиньи перья; в этом сочинении мне принадлежит лишь расположение материала да кое-где одна строчка, одно слово.

В плагиате она откровенно признается и в письме к Даламберу:

Вы увидите из «Наказа» как я на пользу моей империи обобрала президента Монтескье, не называя его. Надеюсь, что если б он с того света увидел меня работающею, то простил бы этот плагиат ради блага 20 миллионов людей, которое из того последует. Он слишком любил человечество, чтобы обидеться на это; его книга служит для меня молитвенником.

Для русских читателей Екатерина не сочла нужным указать источники, использованные ею в работе над документом. Таким образом, для депутатов, собранных Екатериной со всей страны для рассмотрения проекта уложения, «Наказ» являлся отражением воли и разума верховной российской власти и лично императрицы.

Сама комиссия по рассмотрению проекта уложения составлялась из представителей правительственных учреждений и из депутатов от различных разрядов или слоев населения. В результате набралось 564 депутата со всей страны. Статус депутата был высок необычайно, беспримерно для русской истории. Депутаты не только получали хорошее жалованье, но и пользовались иммунитетом.

Они находились под личной защитой императрицы, причем на всю жизнь, «в какое бы прегрешение ни впали». Депутаты освобождались от смертной казни, пыток и телесного наказания, имущество их могло быть конфисковано только за долги. Никто из российских подданных не пользовался тогда такими привилегиями. Иначе говоря, власть создала самые благоприятные условия, чтобы депутаты высказывали свое мнение откровенно, не боясь последствий. Сами выборы депутатов и организация работы комиссии были максимально приближены к европейскому парламентскому опыту.