Читать книгу "Тайный шифр художника - Олег Рой"

– Феофан, хватит болтать! – нетерпеливо бросила она. – Ты действительно думаешь, что можешь сообщить мне что-то новое?

– Уверен, что могу, – настаивал я. Мышцы еще болели, но уже худо-бедно слушались. – Вы знаете, что ваш муж служил в СС?

Маргарита пожала плечами:

– Знаю, конечно. И что с того?

– В Ваффен-СС, – добавил я. – Он даже успел побыть командиром зондеркоманды и оприходовать не абы кого, а ту самую Ильзу Кох, знаменитую Мадам Абажур.

На нашу тюремщицу эта информация не произвела никакого впечатления.

– Ну и что? Это было сто лет назад. Если ты думаешь, что меня может задеть сообщение о том, кого и сколько трахал мой муж на протяжении своей весьма, уверяю тебя, активной жизни…

– Помилуйте, я же не совсем дурачок, каким вы меня считаете, – хмыкнул я, бочком пытаясь подползти к стилету, который отлетел не так уж далеко. – То, что ваш муж, случалось, препарировал живых военнопленных без наркоза, вас, конечно, тоже не удивляет. Да вы и сами, наверное, так можете, правда?

Она кивнула, презрительно усмехнувшись.

– Liebe ist nichts, – повторил я. – Интересная фраза: «любовь – это ничто». Любая любовь, Маргарита? А любовь родителей к детям? Например, отца к дочери? Или дочки к отцу? Скажите, вы притворялись тогда, когда я рассказал вам о судьбе вашего папы? Или когда писали в своем дневнике, что до сих пор чувствуете к нему?

Кажется, я перестарался…

Этот удар был сильнее предыдущего, даже дыхание перехватило, словно меня с размаху ткнули в диафрагму бревном. Во рту было солоно – видимо, я прокусил губу. Впрочем, это не важно. Вдохнуть мне, наконец, удалось (и кинжал теперь оказался практически рядом, но что толку, я и пальцем не мог шевельнуть). И даже заговорить:

– Я знаю, что вы не играли… Что когда-то умели любить по-настоящему. И мне искренне жаль, что никто так и не полюбил вас так, как любил вас отец. Никто не разглядел в вас того очаровательного смеющегося ребенка. Хотя Вальтер, может, и разглядел. Недаром же он старался присвоить именно вас, как вы пытались присвоить Зеленцова.

– Какого еще ребенка? – недоумевала Маргарита. – И при чем тут Вальтер?

– Да вы меня просто убьете этим своим кольцом, если узнаете, – отважно улыбнулся я.

Прикусив губу и не отрывая от меня расширенных потемневших глаз, она медленно стянула с пальца кольцо и бросила его на стол – недалеко, но все-таки не «руку протянуть».

– Говори, – сухо скомандовала Маргарита. Да уж, силы духа она за все эти годы не растеряла. Эх, некстати припомнилось мне, эту бы энергию – да в мирных целях…

– Скажу, конечно. Как вы думаете, за какие таланты он стал любовником Ильзы Кох? У них было гораздо больше общего, чем просто секс. Знаете ли вы, что ваш муж, впрочем, тогда он еще не был вашим мужем, вы тогда пешком под стол ходили, что он сделал с вашим отцом? Да нет, конечно, не знаете, вы его собственноручно бы удавили. Точнее, что он сделал из вашего отца… С помощью Мадам Абажур, разумеется. Настольную лампу. Исключительно натуральные, если так можно выразиться, материалы: часть ноги, ребра, кости пальцев и пясти, ну и кожа, разумеется. Причем взятые у живого человека. Без наркоза, ра-зумеется.

Честно говоря, я боялся, что Маргарита сейчас ринется к кольцу, и тогда уж мне точно каюк. Да что там – боялся. Был почти уверен, вот провалиться мне на этом месте! Но она тихо, еле слышно прошептала:

– Ты лжешь! – Хотя глаза ее говорили, что возражает она чисто механически, а внутренне уже чувствует, что перед ней – правда. Голая, мерзкая, отвратительная правда. – Ты не можешь этого знать.

– О том, что материалы брались у живого человека, рассказывал единственный выживший из того лагеря, – безжалостно продолжал я. – Правда, с ним уже не поговоришь, он недавно умер. Но это ничего не меняет. Я видел эту лампу. И вы смогли бы видеть, если бы поехали к отцу Тихону сами, а не отправили, по своему обыкновению, исполнителя. Впрочем, лампа цела, на нее все еще можно посмотреть. Этого достаточно, чтобы понять, кто послужил материалом для ее изготовления.

– Это ложь… – У живых людей не бывает такого голоса. Так мог бы говорить восставший из гроба древний-древний мертвец. Этот почти беззвучный шелест звучал страшнее иного крика.

– На теле вашего отца была татуировка, – настойчиво продолжал я. – На левой руке, насколько я знаю. Выполненная им самим или кем-то по его же эскизу, но именно в его уникальной манере. Той самой, которую потом перенял Зеленцов. Вы помните ее?

– Нет… – тем же мертвым голосом прошептала она. Но это не был ответ на мой вопрос, это было «нет», адресованное самой судьбе.

– Помните, – повторил я убежденно. – И конечно, узнаете. Уж себя-то точно узнаете…

Вот и настал миг явления на свет главного козыря. Все еще непослушными пальцами я вытащил фотографию и протянул ее Маргарите, которая буквально вперилась взглядом в снимок.

– А-а-а…

Впервые в жизни я услышал тихий крик. Очень тихий, но это был именно крик.

Она, видимо, рефлекторно сжала кулак, в котором по-прежнему держала пульт дистанционного управления – включилась сразу вся подсветка, восемь лиц Елены Коротковой возникли перед восемью величественными храмами.

– Вы достойная ученица своего мужа, – горько усмехнулся я. – Уж не знаю, за что он так обошелся с вашим папой… Может быть, и ни за что, из чистой любви к искусству. Но, может быть, в качестве некоего воздаяния: похоже, Вальтер фон Бегерит хотел что-то получить от Михаила Бланка. Какой-то секрет, возможно, эту самую технику. Но не получил. Он вам никогда не рассказывал ни о чем подобном? И о том, что специально искал девочку, изображенную на той татуировке?

И тут Маргарита завыла. В этом вое не было ничего человеческого, так ревут раненые звери – тягостно, надрывая горло, точно призывая смерть, которая одна может прекратить мучения…

Вдруг она бросилась к столу – но, к счастью, не к тому, на котором лежало кольцо, а к операционному. А я, сунув проклятое кольцо в карман, подобрал стилет и кинулся к Вике.

Дрожащими руками, страшно боясь причинить ей новую боль, я сорвал с ее рта этот жуткий пластырь и стал осторожно разрезать путы, стягивавшие ее руки. Вика при этом с ужасом глядела куда-то мне за спину и вдруг закричала:

– Останови ее! Останови!

Прикрыв Вику собой, я обернулся, полагая, что Маргарита хочет на нас напасть.

Но Маргарите было не до этого. Она напала не на нас, а на себя. В каждой руке у нее сверкало по скальпелю, а на лице и груди уже виделось несколько порезов, из которых обильно струилась кровь. Убийца ее отца был уже мертв, ему она отомстить не могла, и ненависть ее сосредоточилась на уничтожении единственного, что осталось от Бегерита, – себя, его лучшего произведения.

Впрочем, я плохо разбираюсь в мотивации сумасшедших. Может быть, она просто пыталась физической болью затмить душевную. Но скальпели в ее руках не становились оттого менее смертоносными.