Читать книгу "Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду - Леонид Фиалковский"

— Под Москвой, в Вязьме были, в войсках ПВО. Там служить легче. На одном месте. Так не мерзнут, как мы, и не скитаются.

— Хорошо там, где нас нет. Кто еще знает, что кого ждет и где… Живы, и слава богу.

Так за чаем, едой и воспоминаниями просидели до утра. Отдал ему на дорогу все, что было съестного. У них, видно, скуднее было с питанием. Проводил его. Батальон на заре пешком походной колонной двинулся в заснеженную степь. Несколько повозок замыкали колонну. Рядом с одной из них шел Сережа Беляков — военный фельдшер батальона.

Понедельник, 4 января 1943 г. Лишились землянки.

Стряслась беда. У нас забрали землянку. Красноармеец, охранявший ее и топивший печку, прибежал к Манько и сообщил, что какие-то чужие командиры приказали освободить землянку и их красноармейцы уже выносят на улицу наше имущество. Манько побежал туда и увидел, что у землянки стоит часовой и почти все наше имущество уже на улице. Какой-то капитан сказал ему, что тут будет размещаться командир стрелкового полка. Когда я с Наумовым прибежали, то все уже было на улице, и вносили туда какие-то ящики, чемоданы, устанавливали телефон. Манько еще ругался про себя, стоя у вещей.

— К командиру роты пойду доложить, — сказал я ему.

— Той тот як его, поможет, как мертвому припарки, — махнул он рукой.

Вторник, 5 января 1943 г. Готовились к завершающей битве.

Каждое утро командир уезжал в штаб бригады. Там проигрывали в штабных условиях предстоящие боевые действия применительно к своей полосе наступления. Учитывались по данным разведки огневые средства противника, его оборонительные полосы. Увязывалось взаимодействие с соседями. Неоднократно выезжали в район сосредоточения непосредственно на передний край. Начало наступления чувствовалось во всем.

Уже без старшего и контроля проводилась обработка обмундирования и белья в вошебойке. Она топилась почти беспрерывно ради тепла, но и как вошебойка не бездействовала. Завоевала популярность. Многие охотно пользовались ею — были вынуждены. Действовала надежно. С горячим паром она стала безопасной, но белье и обмундирование получалось влажным. Приходилось после обработки открывать верхнюю крышку минут на десять, а затем подсушивать возле печки. Будучи прикрытым только шинелью или полушубком, было не очень удобно в холодном амбаре, зато избавлялись от насекомых. Последнее стоило того, чтобы померзнуть. Приезжавшие из длительных рейсов обязательно проводили санобработку белья и обмундирования через наш «агрегат». Особенно гордился им красноармеец Ожешко — автор изобретения. Он сделал повыше решетку над поверхностью воды, и если белье срывалось с крючков, то не намокало. Оборудовал небольшой помост со ступеньками, что облегчало загрузку вещей. Агрегат стал и моей гордостью.

О вошебойке прослышали в бригаде. Приезжал смотреть военфельдшер Модзелевский и доктор Гасан-Заде.

Доктор просил командира роты изготовить им такой «агрегат». Михайловский обещал при возможности сделать.

Среда, 6 января 1943 г. «Брызги шампанского».

Утром получил перевязочный материал и медикаменты. В медсанвзводе появилась новая женщина — жена бригврача Джатиева, военфельдшер. Откуда-то перевел ее. Высокая, яркая, светловолосая — крашенная перекисью, с тремя кубиками в петлицах. Познакомился. Зовут ее Ниной, несколько полноватая, лет под сорок. Здорово иметь рядом с собой женщину, жену, даже в таких условиях. А может быть, и плохо, если очень любишь. Подвергать таким опасностям любимого человека может только эгоист. Вакантных должностей в медсанвзводе нет. Как-то определил ее. Шура представила меня ей как воздыхателя Майи. Становлюсь объектом шуток, а как сам понимаю, громоотводом. И надо с этим смириться. Вот прошла рядом Майя, кивнула и даже не подошла к нам.

— Могу ли я после этого быть воздыхателем? — указал я на ее удаляющуюся фигуру.

— Не только воздыхателем, но и поедателем уже пора быть. А вы все скромничаете, — не унималась Шура.

— Как съешь это существо? Этой мадонной только любоваться.

— Вы любуйтесь, а съедят ее другие, — проговорила Шура. Мы рассмеялись.

Сильно вьюжило. Намело сугробы, трудно было идти в валенках. Мороз несколько ослабел, но при влажном ветре пробирал насквозь.

После обеда, по окончании перевязок и приема больных, решил пройтись в поисках более полноводного колодца. Сегодня утром каша похрустывала песком, как-то сошло, но дальше допускать такого уже нельзя. Посмотрел еще пару колодцев в этом районе поселка, вокруг них стояло много частей, и узнал, что к завтраку уже вычерпывали всю воду.

На обратном пути шел уже в сумерках. Проходя мимо одного дома, услышал музыку. Из неплотно затемненного ставнями окна виден был полосками свет, и слышна была знакомая мелодия танго «Брызги шампанского». Я невольно остановился.

До войны у меня был патефон с клепаной-переклепаной пружиной и с десятком пластинок. Среди них были и «Брызги шампанского», а на обратной стороне «Три поросенка» — быстрый танец — популярный фокстрот. В нашем классе патефон был только у меня, что делало меня «первым парнем на деревне». Если у кого из соучениц был день рождения или другой повод, меня приглашали из-за патефона, конечно. Мы собирались в доме именинницы с согласия родителей на чай с вареньем и пирогом. Гвоздем программы были танцы, и главным гостем был патефон. Так под эту знакомую мелодию я вернулся в прерванную войной гражданскую жизнь. Как бы трудно мы ни жили, а вспоминалась, как прекрасная сказка. Я даже не заметил, как меня уже порядком обсыпало снегом. Мои мысли прервала какая-то старушка в ватнике, пуховом платке, из-под которого почти не было видно лица. Откуда она взялась здесь?

— Чего стоишь, сынок?

— Музыку слушаю. У меня дома тоже был патефон и такая же пластинка.

— Заходи в дом, согреешься и послушаешь.

— А можно?

— Конечно можно, отчего же нельзя.

Я пошел за ней. Открыла калитку, пропустила меня и пошла к крыльцу. Я смел снег с валенок. Провела меня через сени в большую комнату, в которой располагались военные. Остановился у порога, снял шапку, поздоровался.

— Вот стоял под окном и слушал музыку, окоченел весь, снегом почти всего засыпало. Завела согреться, — сказала она всем и обратилась ко мне: — Проходи, снимай шинель.

Я откашлялся, еще раз поздоровался и стал пересказывать ту же историю:

— У меня дома тоже был патефон и пластинки точно такие: «Брызги шампанского», «Три поросенка», и другие, — старался я им объяснить и перекричать раздававшуюся музыку с залихватским хохотом «Трех поросят…» Я все еще стоял у порога, осматривался. Одна большая комната. Под потолком висела керосиновая лампа. Справа топилась русская печь, а за ней стояла пышная с большим количеством подушек никелированная кровать. Слева от порога — пирамида винтовок, минометы, противогазы, шинели и еще какое-то имущество, сложенное кучей, и дальше железная односпальная кровать, накрытая одеялом. Посредине, ближе к окнам — большой стол, на котором стоял патефон. Вокруг стола на скамейке и табуретках сидели красноармейцы, в большинстве пожилые, и младшие командиры.