Читать книгу "Анна Леопольдовна - Игорь Курукин"

Щедрость правительницы подверждает и список заказанных придворному гофкомиссару И. Либману дорогих изделий481. Брауншвейгская чета на допросе подтвердила, что ювелирные вещицы были изготовлены, и указала, кому из придворных или дипломатов они были подарены. Согласно подсчетам поставщика, принцесса осталась должна за сырье и работу мастеров 4681 рубль 10 копеек; принц Антон заказал изделий на 24 тысячи рублей, а заплатил только десять тысяч. Относительно самих вещей Анна Леопольдовна объявила, что подарила по бриллиантовой табакерке австрийскому посланнику Ботте и обер-гофмаршалу Левенвольде; «каменье и прочие вещи остались при дворце, а что меня принц подарил на рождение принцессы Екатерины трясилой бриллиантовой, из той трясилы сделан перстень, о котором известно ее и[мператорскому] в[еличеству]».

Елизавета этими ответами по-прежнему осталась недовольна — и, кажется, не без оснований. Спустя несколько дней принцесса вынуждена была признать: «Графу Динару для покупки разных вещей дано от меня денег 20 000 рублев, да для переделывания складень бриллиантовый, да перстень бриллиантовый же, о чем я сказывала при отъезде из С[анкт]-Питербурха князю Куракину. А больше как денег, так и алмазных вещей ему, графу Линару, от меня не дано». Конвойному же поручику она призналась, что «хотя из оставших после бла-женныя памяти императрицы Анны Иоанновны, также и после бывшаго регента алмазных вещей ныне в наличности и не имеется, токмо из тех алмазных вещей она, принцесса, переломав, сделала себе складень, да на руки складни из больших каменьев, да часы бриллиантовые ж, а оставшие выломанные бриллианты остались в шкафе, в табакерке черепаховой»482.

И опять гонец вез к сосланным очередные пункты и бывшая фрейлина Юлиана (сердитая императрица называла ее Жулькой) припоминала, куда могла деться та или иная вещица, которая оказалась «не сыскана»: «Слышала я от принцессы, что две коробки золотыя большия с нахттиша (ночного столика. — И. К.) положены к золоту бывшаго герцога Курляндскаго в баул, который стоял в зеленой комнате, а сколько на тех коробках граней, того я не знаю». Председатель комиссии «по описи пожитков» генерал-прокурор Трубецкой 3 марта написал Салтыкову: «Оныя коробки и поныне нигде не отысканы. И для того ныне ея и[мператорс]кое в[еличест]во, желая в том совершенную справедливость сыскать, всемилостивейше указать изволила в подтверждение у принцессы Анны достоверно о… упоминаемых коробках спросить, чтоб о том она истину объявила, где оныя сыскать можно».

«Золотые две коропки от нахтыша, как я прежде говорила, что положены были в баул к золотой посуде бывшего герцога Курляндского, — заявила бывшая правительница, — и ныне я по сущей справедливости подтверждаю, хотя и под присягою сказать, что конечно оные две коропки положены мною в тот баул. А куда оные оттуда девались, того я поистине не знаю; и для чево б мне не объявить, ежели бы я кому их отдала, но я объявила и о таковых вещах, которые их могли выше стоить, кому были от меня даваны», — и гордо подписалась: «Принцесса Анна»483.

Пресловутые коробки так и не отыскались, а Елизавету уже интересовало другое — куда могла деться отданная графу Линару золотая цепь ордена Святого Андрея Первозванного. Анна не без иронии отвечала: «Та цепь отдана ею, принцессою, графу Линару, а что она, принцесса, прежде не объявила, и то думала, и без оного-де знать могут, понеже-де те кавалерии отдаются всегда с теми золотыми цепьми».

Получаемые из столицы и пока не слишком грозные придирки всё же несколько разнообразили для ссыльной четы и ее окружения скучные дни практически тюремного заточения. В рижской цитадели (там теперь находится резиденция президента Латвийской Республики) Антон Ульрих и его супруга провели целый год — до января 1743-го. Судя по словесному обороту, содержавшемуся в присланном из Кабинета императрицы указе от 22 апреля: «…а когда оные принц и принцесса из Риги поедут…» — можно предполагать, что Елизавета и ее министры такой вариант в принципе допускали — или же пребывание брауншвейгского семейства на границе призвано было успокоить зарубежную «общественность» в лице коронованных «братьев» и «сестер».

В марте узников посетил один из близких к императрице людей — камер-юнкер Роман Воронцов. Как докладывал Елизавете начальник охраны Салтыков, «оной господин камор-юн-кар с господином майором Гурьевым у принцессы были и высокую вашего и[мператорс]каго в[еличест]ва милость ей, принцессе, они объявили», а заодно сообщили о скором прибытии ее гардероба. Содержание этой беседы в делопроизводстве не отражено, однако сам Воронцов доложил повелительнице, что Анна якобы заявила ему: «…мне де ее императорского величества высокая милость болше всего может веселит[ь] на свете»484. Багаж сосланных, 4 апреля 1742 года благополучно прибывший к ним, был отправлен дальше, в Брауншвейг, с камердинером Грамке и надолго застрял в прусских Эльбинге и Мемеле.

Но желанный отъезд так и не состоялся. Елизавета то ничего не спрашивала у Салтыкова и ничего ему не приказывала, то требовала, чтобы он получил у своих подопечных разъяснения о нахождении очередной драгоценной безделушки. Вначале генерал распорядился содержать супругов раздельно, но 1 февраля государыня милостиво разрешила «свести» их вместе: «Уведомились мы, что вы принцессу Анну еще доныне с ея мужем не в одном месте, но порознь и каждаго в особых покоях содержите. Но понеже о сем в данных вам от нас указах и инструкциях не написано, то мы вам сим повелеваем, оным вместе быть, извольте токмо в содержании их так поступать, как в вышеупомянутых указах и инструкциях изображено». Салтыков по-военному отрапортовал об исполнении: «Всеподданнейше вашему императорскому величеству доношу, именной вашего императорского величества указ сего февраля 5-го дня получил, по которому принцессу Анну с ея мужем вместе в одни покои свел». Заточенной принцессе ее удачливая соперница время от времени присылала продукты со своего стола, вино, отрез на платье.

Заключенные поначалу рассчитывали на обещанную свободу и даже развлекались. Салтыков доносил, что в теплые дни во внутреннем дворе замка принцесса катается на качелях, принц же с девицами играет в кегли и даже «вздумал ныне щеголять и волосы подвивать, и клещи тупейные по требованию его купили». Антон Ульрих каким-то образом ухитрялся передавать на волю письма родственникам: в июне, августе и сентябре он безуспешно просил брата-герцога Карла Брауншвейг-Вольфенбюттельского похлопотать о его освобождении. Для Анны же последствием царского разрешения проживать совместно с супругом стала очередная беременность. Но в ночь на 15 сентября 1742 года у нее случился выкидыш, по заключению докторов — «месяцев трех, мужеска полу».

За каждым шагом семьи бдительно следили. Охранники «стучали» друг на друга; над ними стоял бдительный Салтыков (его рапорты неслись в столицу каждые три-четыре дня), а за ним самим присматривал кто-либо из ближайшего круга императрицы: на смену уехавшему Воронцову прибыл генерал-лейтенант Александр Бутурлин. Любой крик младенца Иоанна Антоновича подробно описывался в доносах: «Играючи с собачкою, бьет ее по лбу, а как его спросят: "Кому-де, батюшка, голову отсечешь?" — то он отвечает, что Василию Федоровичу (Салтыкову. — И. К.)». В день коронации Елизаветы Петровны Салтыков устроил обед для офицеров рижского гарнизона и администрации — он был пожалован орденом Святого Андрея Первозванного. На следующий день после торжества поступил донос на обер-кригскомиссара Никифора Апушкина, который «пьяный шел в квартеру свою мимо квартеры, где стоит принцесса Анна с фамилиею»: «…и в то время она, принцесса, стояла у окна. И зашед против окон, поклонился ей, принцессе, он, Апушкин, и просил, чтоб ему показать маленькаго принца, котораго в то время она, принцесса, держала на руках. И сказал: "Будь над ним благословение Божие"». Апушкин вынужден был оправдываться: «…был чрезмерно пьян, ничего не помню, да не точию оного, но и того не помню, что я упал и убился грудью пред крыльцом квартеры моей, а причины я никакой к тому не имел и ее, принцессу, от роду моего не видал, понеже я от [1]728 году в Санкт-Питербурхе не бывал, а находился всегда при армии».