Читать книгу "Секрет моей матери - Никола Скотт"

Брайтон, 1 января 1960 года

Должен быть какой-то способ выбраться отсюда. Я позволяю себе вспоминать Хартленд, не таким, каким он должен быть сейчас, промокшим от дождя, серым и холодным, а таким, каким он был тогда, — привольным, ярким, солнечным, полным возможностей, и я уверена: если бы Джон знал, что здесь происходит, он бы этого не допустил. После всего того, что он говорил, после того, о чем мы с ним говорили, после любви, которую мы испытывали друг к другу на протяжении многих месяцев, он наверняка не желал бы, чтобы этого ребенка — его ребенка — оторвали от моей груди и вручили незнакомцам. Я не могу связать его смеющиеся глаза, его лицо, такое милое, с тем, что происходит здесь и что может случиться с его ребенком. А еще я хочу увидеть Джона. Впервые с тех пор, как мы расстались на автобусной остановке, я очень хочу с ним поговорить. Ведь он так близко, чуть дальше по побережью, и несмотря на то что у него есть жена, он может что-нибудь придумать. Может быть, он решит обо мне позаботиться, спрячет меня в съемной комнате где-нибудь в Лондоне, где будет расти его ребенок. Я буду тише воды ниже травы и никаких хлопот доставлять ему не стану.

Я была так встревожена, что, оставив Эдит, украдкой вышла в сад, несмотря на то, что там было холодно и очень темно, и у меня возникли бы неприятности, если бы кто-нибудь меня увидел, но чтобы мыслить ясно, мне нужно было оказаться вне стен этого дома. Какие еще у меня есть варианты, кроме Хартленда? Эдит нарисовала суровую картину жизни матери-одиночки. Все будут меня сторониться, я буду худшей из худших, меня не захотят принять на работу, не согласятся сдать мне жилье, где я могла бы жить с малышом; никто никогда не простит мне того, что я сделала, ведь ребенок будет свидетельством моего позора; никто не захочет иметь со мной ничего общего, ни государство, ни благотворительные общества. Даже Церковь мне не поможет, не попытается меня понять, если только я не буду готова начать все сначала и не соглашусь подарить ребенку будущее, которого он заслуживает.

Я слишком молода, чтобы притворяться, будто я не та, кем являюсь, — глупая девчонка, которая забеременела и теперь не может поступить как порядочный человек, позволив ребенку расти не с падшей матерью, а в хорошей, респектабельной семье. Отец лишь однажды приезжал меня повидать — главным образом чтобы убедиться, что ребенок быстро исчезнет и после родов меня как можно скорее вернут домой. Соседи в Лимпсфилде спрашивали обо мне, и чем дольше я отсутствую, тем больше будет сплетен. Это волнует моего отца, и он попытался убедить меня в том, что мы во что бы то ни стало должны сохранить свое доброе имя. Когда я сказала ему, что не отдам ребенка без борьбы, это его очень взволновало. Отец ушел и долгое время беседовал со старшей сестрой.

Если бы только мама была здесь! Если бы только она была жива и могла меня защитить! Но я сама скоро стану матерью, и уже мне придется защищать своего ребенка. Это очень трудно. Тут так холодно, и к тому же я кажусь себе очень маленькой…

Брайтон, 15 января 1960 года

Никак не могу избавиться от мысли о том, что Хартленд — моя единственная надежда. Через два с половиной года мне исполнится двадцать один, и если до той поры я сумею продержаться, сумею найти безопасное место, где можно спрятаться и дождаться, когда отец потеряет надо мной власть… Но что потом? И что я буду делать до тех пор?

Иногда среди ночи я слышу плач, доносящийся с других кроватей, и испытываю желание сдаться, подарить своему ребенку лучшую жизнь, позволить забрать его чужим людям, приехавшим на большой черной семейной машине, чтобы увезти малыша вдаль по дороге, к красивому дому, где его будут холить и лелеять. Может быть, так будет лучше? Но почему-то я не могу, не могу его отдать. Когда я вспоминаю хартлендское лето, смерть мамы и отель в Перли, мне кажется, что ребенок — единственное хорошее, что получилось из всего этого, славное и невинное существо. Он шевелится у меня в животе, маленький комочек тепла и любви. И во мне живет надежда, что это мама вернулась ко мне, пусть и в другой форме. Я не могу отдать ребенка. Просто не могу. Нужно бежать, нужно ехать в Хартленд; если же такой возможности нет, следует разработать новый план. Найти другое место, где мы сможем спрятаться. Времени осталось немного, поэтому я должна торопиться.

Брайтон, 1 февраля 1960 года

Сегодня я узнала новость, которая прошла сквозь меня подобно электрическому току, не позволив мне встать со стула. Я ерзала на краешке сиденья, а сестра Мэри Клер угрожала меня изолировать. Вполне вероятно, что я ношу не одного ребенка, а двух! Сегодня приходила акушерка, долго измеряла меня, прослушивала мой живот своей смешной трубкой, задавала самые разные вопросы, а потом привела старшую сестру и сообщила ей, что почти уверена в том, что я ношу двойню. Двойню! Я улыбалась, потому что это же чудесно, ведь правда? Однако по лицу старшей сестры было ясно, что ситуация осложняется: нужно пристроить двух детей, найти для них семьи и получить пожертвование. Акушерка что-то записала в мой журнал и нахмурилась, увидев список имен, который я составила. Перед уходом она в последний раз подозрительно посмотрела на мои костлявые бедра и все тело, исхудавшее из-за скудной еды и тревоги, и заявила, что мне придется раньше лечь в больницу.

Время идет, и если я действительно намерена сбежать, чтобы сберечь своих детей, нужно решаться на это как можно скорее. Я встревожена и почти не сплю. Мною движет исключительно мысль о побеге — от отца, старшей сестры и домохозяек, которых я вижу по воскресеньям, — и желание попасть туда, где я наконец смогу согреться и отдохнуть.

Я собираю вещи. Раньше, когда я медленно ходила по комнате в доме номер семь по Баф-роуд, запертая подальше от любопытных глаз, до того как отец отослал меня прочь и меня поглотил туман оцепенения, я строила планы побега разной степени безумия, поэтому прихватила с собой свидетельство о рождении, взяла со своего прикроватного столика нашу с мамой фотографию, а также снимок, сделанный в Тайдфорд Кроссе, который я спрятала за первой фотографией — вдруг мой ребенок однажды захочет узнать, кто его отец. Я забрала деньги, которые скопила за эти годы, и те несколько фунтов, что отец дал мне на приданое для малыша, которое, как объяснила ему экономка, следовало вручить приемной семье. Одежда, которую я сшила, выглядит неуклюжей, зато она теплая, и теперь, когда ожидается, что у меня будет двойня, я могу сшить еще что-нибудь, и это не вызовет подозрений. Поэтому я сшила третью шапку, побольше, которая подошла бы мне самой, свалив все на свою неуверенность и неловкость. Связала носки побольше — на свои ноги. Я постоянно храню все это в сумочке. А еще я зашила свое свидетельство о рождении и часть денег в подкладку зимнего пальто. Я почти закончила вязать большое детское одеяло. «Оно идеально подойдет для двух малышей», — сказала я сестре, однако на самом деле я намерена набросить его поверх пальто, потому что на улице будет холодно. Это будет мрачный, ледяной февральский день.

Брайтон, 6 февраля 1960 года

Когда я выносила ведра, мне удалось стащить у одной из работающих в кухне женщин расписание поездов. Я уже продумала, как доберусь до Хартленда (часть пути мне придется идти пешком), и, кроме этого, постаралась как можно лучше запомнить расписание поездов. Стоя на коленях в церкви, я делаю вид, будто молюсь об избавлении от грехов, а на самом деле повторяю маршруты, которые могут мне пригодиться: от Брайтона до Кроули, от Кроули до Хэйуордс Хет и от Хэйуордс Хет до Редхилла; от Брайтона до Льюиса, от Льюиса до Кройдона, от Кройдона до Виктории. Десять ноль ноль, пятнадцать пятнадцать, семнадцать десять, восемнадцать двадцать, девятнадцать десять, двадцать ноль пять. Снова и снова, с самого начала.