Читать книгу "Глазами любопытной кошки - Тамалин Даллал"

– Что думают мужчины об этих переменах?

– Им понравилось, потому что женщины стали много зарабатывать, – ответила Халиме. – Мужчины служат в армии и правительстве, заняты в сельском хозяйстве, здравоохранении, образовании, на госслужбе. Крестьян становится все меньше из-за отсутствия воды для орошения и засухи. Мы держим овец и коз, однако в засуху много скота полегло – животных просто нечем стало кормить. Государство организовывает природные заповедники, а это тоже уменьшает площадь пахотных земель.

Мы провели с Халиме более двух часов.

– Мы хотим привлечь в этот регион туристов, которые захотели бы пожить в семьях и побольше узнать о традиционном укладе бедуинов, – сказала она и добавила: – Это место прекрасно подходит для людей, интересующихся природой и историей. Нам нужны путешественники, которые захотят принимать участие в нашей жизни: доить коров, ходить на свадьбы, жить в семьях.

Жаль, что я не встретила ее тридцать восемь дней назад! Мне стоило такого труда приоткрыть окошко в мир местных жителей, и я была бы счастлива пожить в бедуинской семье. Но, к сожалению, мои сорок дней в Иордании подошли к концу.

Халиме пора было идти домой, но она проводила нас к месту с живописной панорамой Мертвого моря и показала Фирозу, где растут лекарственные растения; он собрал их, чтобы «отвести злой глаз» и дать своей матери, у которой было высокое давление. Чуть поодаль находились руины дворца, в котором, согласно легенде, томился в плену Иоанн Креститель и танцевала Саломея.

Табличка у входа гласила: «Мемориал пророка Яхьи» (Иоанна Крестителя). Мы вскарабкались на холм по тропинке, идущей вдоль древней стены мимо пещер, в которых несколько веков назад определенно жили люди. Несмотря на то что земля была сухая, а ландшафт – пустынным, с редкими клочками облезлых кустов, вид оказался потрясающим. Уступы покрывали величественные холмы сверху донизу. Некоторые, возможно, были естественного происхождения, но большинство выглядели делом человеческих рук – возможно, в древние времена здесь располагались фермы. Замок отреставрировали неаккуратно, сохранить подлинный вид никто не старался. Остались обрубки античных колонн, но другие, высокие, колонны были явно сооружены в современную эпоху.

Темница, где сидел Иоанн Креститель, напоминала тюрьму из старого немого фильма «Саломея». В замке оказалась площадка, где вполне могла бы танцевать Саломея, хотя ее имя в Библии не упоминается. Возможно, декорации к фильму создавались на основе этих руин. Как бы то ни было, открытая площадка была словно предназначена для танцев, и я станцевала, а Фироз снял меня на камеру. Но случилась таинственная вещь: пленку зажевало, и запись танца пропала.

Замок оказался не больше зажиточного дома в Абдуне[46], однако наверняка в те времена считался роскошным. Высокий подъем утомил Фироза, никогда не расстававшегося со своей сигаретой, но тем не менее таксист был под впечатлением. Он никогда не слышал об этом месте и даже не знал историю об Иоанне Крестителе и Саломее.

На обратном пути, когда мы уже далеко отъехали от деревень, объединенных под эгидой «Бени Хамида», мы увидели пастухов и бедуинские шатры. Фироз спросил, не хочу ли я задержаться здесь и зайти в гости к одной семье.

Мы подошли к черно-бежевому шатру, стоявшему посреди высохшего грязного поля. В отличие от туркменов, которые жили в разноцветных палатках в одном большом лагере, бедуины предпочитали селиться подальше друг от друга. Однако их бедность была не менее очевидной.

У шатра нас поприветствовали женщина по имени Фатме и трое ее маленьких сыновей. Муж Фатме ушел пасти овец.

Она рассказала нам об их повседневной жизни:

– Летом мы живем в окрестностях Мадабы, а зимой переезжаем в долину Иордана. Это наш летний шатер; я живу здесь с мужем и тремя детьми. Зимой шатер обтягивается пластиковым чехлом, защищающим от ветра и грязи. Моим сыновьям три, пять и шесть лет; они не ходят в школу, потому что, если бы ходили, мы были бы не в состоянии переезжать с места на место, а муж не смог бы работать. У нас отара из тридцати овец – этим и живем, – продолжала она. – Зимой продаем молоко. Если очень нужны деньги, продаем овцу. Если нужно куда-то поехать, я еду с родственниками мужа. Они живут в шатре напротив, через дорогу. Обычно мы просыпаемся в шесть-семь утра и пьем чай с молоком. В одиннадцать я готовлю обед на открытом огне. Мы едим мясо не чаще раза в неделю, и курицу тоже раз в неделю. По большим праздникам – на свадьбу, например, – забиваем овцу и готовим менсеф.

Я спросила, как они смотрят телевизор, и получила такой ответ:

– Мы используем автомобильный аккумулятор, а для освещения – керосиновые лампы. Хотя мы выглядим здоровыми и на первый взгляд кажется, что у нас все в порядке, это не так. Нам очень трудно. Конечно, я бы хотела жить в доме на одном месте.

Когда приходило время переезжать, ее муж арендовал большой грузовик, и вся семья, овцы и скарб отправлялись на новое пастбище.

Ни Фатме, ни ее муж не ходили в школу, хотя муж умел немного читать и писать. Она вышла замуж в двадцать три года; в день свадьбы была в салоне красоты, где ей сделали прическу, и надела белое платье. Церемонию проводили в шатрах.

– Мы женаты семь лет, – сказала она. – Он на два года старше меня, и я люблю его. Я довольна своим мужем и браком.

ИЗГОЙ

Мы с Фирозом вкусно поужинали в ливанском ресторане в Мадабе, и я погадала ему на кофейной гуще.

– Моя жизнь кончена, я не живу, а существую, – признался он.

Казалось, ему совершенно наплевать на себя: весь день он беспрерывно курил одну сигарету за другой. Я спросила, хочет ли он поговорить, и он поинтересовался, готова ли я выслушать долгую историю.

– Десять лет я прожил в США, – рассказал Фироз. – Однажды меня арестовали и обвинили в контрабанде сигарет из Вирджинии в Нью-Йорк. Три месяца я просидел в тюрьме, после чего меня выпустили под залог. Я не нарушил испытательный срок, но предчувствовал: должно случиться что-то плохое. В 2003 году «федералы» арестовали меня и неделю продержали в камере размером шесть на девять футов[47], без окон. Когда пошла вторая неделя – раздели догола и заставили сидеть в камере без мебели при температуре сорок два градуса[48]. Они сказали, что у меня есть выбор: депортация или слушание, которого пришлось бы ждать год.

Он выбрал первое и вернулся в Иорданию, где чувствовал себя несчастным и неспособным адаптироваться к новой среде.

ТАК КАКАЯ ЖЕ ОНА – ИОРДАНИЯ?

Мои сорок дней в Иордании закончились скромно – чаепитием в просторном загородном доме Луны, с Анжеликой и несколькими французскими и иорданскими подругами, которых Луна хотела познакомить со мной и моей книгой. Я призналась, что Иордания предстала передо мной чем-то вроде культурной мозаики, элементы которой соединялись в единое целое лишь благодаря тому, что все участники оказались на этом островке спокойствия посреди пустыни. Не одни только набатейцы, греки и римляне оставили в Иордании свой след, но и люди, несколько поколений назад бежавшие от опасной жизни в России, потерявшие родину, когда израильтяне провозгласили свое государство за счет палестинцев, или, как в случае с иракцами, просто не захотели стоять на линии огня. Жизнь в Иордании была образцом бедуинского гостеприимства и великодушия: здесь всех принимали с распростертыми объятиями, и все, кого мне довелось встретить, подтверждали это радушным «добро пожаловать». На первый взгляд Иордания казалась скучной, она находилась под сильным влиянием западных корпораций, принятых здесь, как и все остальное, с присущей иорданцам открытостью. Но стоило копнуть глубже, и обнаруживалось увлекательное смешение культур, как ни странно – гармоничное.