Читать книгу "Озеро Радости - Виктор Мартинович"

Она идет в продмаг и утрамбовывает в рюкзак: макароны, тушенку, шоколад, молоко. Утром она надевает две пары колготок, джинсы, двое носков, два свитера, пальто и едет на станцию метро «Октябрьская». Вагон заполнен спящими людьми, жадно добирающими последние минуты покоя. Сон в метро — не самый глубокий, но самый заразительный.

Выход из метро «Октябрьская» шарахает по глазам солнцем. За ночь плечи города присыпало перхотью и сейчас ветер и дворники ссыпают ее с тротуаров на проезжую часть. Яся греется кофе «Оскар». Вспененная смесь яичного белка, ложки коньяка и ложки сахара, уложенная поверх озерца эспрессо, является достаточной причиной встречать раннее зимнее утро на «Октябрьской», даже когда тебе не нужно нести передачу в находящееся рядом СИЗО КГБ. За огромными окнами обозревающего проспект Сталина кафетерия — самый странный и самый прекрасный город на земле; город, не обладающий признаками города; город, в котором у людей лица, как в черно-белых фильмах. Город видимой чистоты и невидимых страданий, город, в котором все самое главное надежно спрятано от случайных глаз, город, на гербе которого сложила руки на груди спящая Царица Небесная и Земная.

Допив кофе, девочка перематывает шарф в положение «очень тепло», поправляет рюкзак так, чтобы он согревал большую часть спины, и идет мимо ГУМа к улице Комсомольской, где вдоль убранного гранитом парапета у бокового входа уже переминается на морозе очередь объединенных одинаковым горем людей. Очередь неожиданно длинна. Яся никогда бы не подумала, что пребывающих под следствием в самом закрытом в стране изоляторе может быть так много.

Она слушает разговоры в очереди четверть часа, потом быстро отходит к ближайшей мусорной урне и выбрасывает туда макароны, тушенку, шоколад, молоко. Макароны — потому что их не на чем и негде варить; тушенку — потому что ее невозможно открыть, так как подследственным не дают режущих предметов; шоколад — потому, что он возглавляет перечень запрещенных к передаче в СИЗО КГБ продуктов, почему — никто не знает, возможно когда-то, на заре существования СИЗО, автору первых правил внутреннего распорядка показалось, что слишком жирно будет зэкам жрать шоколад. Что до молока, то оно совершенно бесполезно, так как продукты к содержащимся под стражей попадут лишь через четыре дня, все это время они будут проверяться либо ждать проверки. Молоко за это время успеет скиснуть.

Яся переходит дорогу, заходит в магазин под башенкой и собирает в опустевший рюкзак новый продуктовый набор: мармелад, который можно, карамельки, которые можно, копченую колбасу, которую нельзя, но — можно, ведь ее, как свидетельствуют в очереди, принимают в трех из четырех случаев; она покупает сухари, соленое сало, мюсли, а также апельсины, мандарины, несколько лимонов — все это поможет справиться с дефицитом витаминов. Еще она берет чай, сахар, кофе и «Роллтон». Все продукты она помещает в отдельные целлофановые пакеты, как научила ее очередь.

Через час ожидания на морозе она оказывается в помещении, пропитанном запахом кислых щей. Здесь все собранное Ясей взвешивают и вносят в опись.

— Что указать в графе «Передающее лицо»? — осведомляется сидящий в окошке охранник-контролер. Его уши упираются в серую форменную кепку с квадратным козырьком. И кажется, не будь кепки, эти лоб и макушка развивались и развивались бы ввысь и вширь.

— Янина Сергеевна, — отвечает девушка. И через секунду: — Дочка! Укажите, что передала дочка!

Надзиратель бесстрастно кивает и принимает все, включая сухую колбасу.

Дочка выходит на улицу, делает глубокий вдох и смотрит в небо. После пребывания, даже очень краткого, в комнате с решетками на окнах и тяжелым запором на входной двери мерой свободы становится пощипывание мороза в носу, мерой счастья — возможность идти в любую сторону по своему усмотрению. Девочка спускается к Немиге по декоративным улочкам, на которых так органично смотрелись бы булыжные мостовые, но их залили асфальтом много десятилетий назад. Тут, на дне ущелья, сформированного торговыми центрами, небо кажется более далеким, чем у проспекта. И Яся поднимается по открыточному холму возле белой церкви, проходит рядом с античным храмом консерватории и заканчивает там же, где начала, — у «Октябрьской».

Под аркой, утяжеленной червонной советской мозаикой, — многолюдная толпа. «Псих какой-то!», «Циркач!», «Нет, морж православный!» — шепчутся вокруг. Из центра образованного людьми кольца слышны выкрики. Голос кричащего кажется Янине знакомым, и она протискивается глубже. На ледяной слюде у входа в арку переминается массивная фигура. Босые ступни собравшего толпу убраны в целлофановые пакеты, ногти на них из-за холода уже приобрели синеватый оттенок. Кричащий молод, его волосы всклокочены, глаза блуждают по толпе, не в силах сфокусироваться на ком-то одном.

— Мы состоим из тепла! Когда мы умрем, тепло превратится в свет, мясо — в песок, кровь — в воду! — выкрикивая это, чудак расстегивает куртку, бросает ее на лед, стягивает с себя свитер и бросает его на лед, тянет вниз молнию на брюках и выскакивает из них, шурша целлофаном на стопах. Ноги покрыты многочисленными и странными татуировками. — Вселенная устроена так: Святой — Человек — Монстр — Дух — Ад — Животное! Это большая награда — то, что мы родились людьми! Выше нас только просветленные! Стать просветленным сложно! А вот упасть вниз, превратиться в голодного духа, или в монстра, или в животное — проще простого!

Лицо кричащего тронуто щетиной в той стадии, когда эту поросль еще не назовешь бородой. В щетине застрял мусор. По подбородку стекает слюна.

У границы внутреннего кольца толпы с видом бригадира прохаживается нищий — бойкий чернявый парень в утепленной бундесверовской куртке. На его груди — табличка «Подайте пострадавшему во время боевых действий АТО на востоке Украины». От чьих действий он пострадал и на чьей стороне сам находился, нищий не указал из маркетинговых соображений: так выше сборы, ибо подавать будут и те, кто за Россию, и те, кто за Киев.

— Свихнулся парень! — комментирует нищий, кивая на надсаживающегося. — Второй день сюда выходит. Сейчас проповедь свою скончит, разденется и кружить начнет!

— А зачем кружит? — интересуется вкрадчивый голос рядом.

— Ну, типа, взлететь пытается, — пожимает плечами нищий. — С богословскими целями.

— И как, получается ему взлететь? — хмыкает тот же голос.

— Кто ж знает, — отвечает нищий. — Менты его все время раньше принимают. Чем раскрутится как след.

— Единственное, что остается при перерождении, — наше сердце, — выкрикивает пророк, стягивая с себя майку. Под майкой — тянущее свои ветки от пупка к груди дерево баньян. Его ствол в нескольких местах перечеркнут свежими резаными ранами, как будто Натан пытался уничтожить татуировку, позабыв о том, что вместе с деревом погибнет и сам.

Яся протискивается ближе. Взгляд московского знакомца проскальзывает по ней, не узнавая. Натан уже не вполне в этом мире.

— Сейчас много кто с ума сходит, — пытается нормализовать пророка нищий. — Жизнь такая — все к хренам полетело! У меня дружбану миной руку по само плечо оторвало, так он тоже двинулся. Ходит по городу, ищет, к людям пристает. Не видел ли кто его локтя. Подайте Христа ради, кстати! — вспоминает беженец про свою основную миссию на выходе из станции метро «Октябрьская».