Читать книгу "Мальчики-мальчишки - Наталья Горская"

Западный мир, как и Россия, в двадцатом веке воевал и лазал по революционным баррикадам так много и самозабвенно, что женщинам ничего не оставалось, как планомерно заменять убывающее мужское население практически во всех сферах его деятельности. Можно сказать, что Восточный мир в этом плане тоже без дела не сидел, и резня там редко когда прекращается даже сейчас. Но это именно резня, война, скорее, кинжалов, чем бомб; война мужчин, не занятых какой-то определённой общественно полезной работой, так что заменять их в мирной жизни не к чему и не в чем. Другое дело – Запад. Тут ведутся войны по последнему слову техники. Это уже не войны шпаг и кинжалов, а войны снарядов, войны с использованием таких изобретений, что легко выкашиваются целые армии, целые нации, когда счёт потерь идёт уже не на тысячи, а на десятки миллионов. И вот женщина в какой-то момент начинает понимать, что ей уже не восстановить такие потери, даже если она будет жить сто лет и менопауза у неё наступит за два года до смерти. Она вообще теряет интерес к воспроизводству детей – а её призывают именно к воспроизводству, как на конвейере воспроизводится новая боевая техника взамен вышедшей из строя в бою, – так как видит вокруг слишком много безумия и жестокости, поэтому ей не хочется, чтобы её дети жили в таком мире. И должна ли женщина хотеть рожать послушное пушечное мясо для новых, ещё более кровопролитных войн? Можно ли её упрекать за это? К тому же ей приходится много работать на фронт, но уже не просто вязать носки для солдат, а пойти в промышленность, пахать землю, разбирать баррикады, оставшиеся от великих революций, и строить земляные укрепления, чтобы защитить свой город от нашествия великих полководцев.

Женщина в таком обществе начинает оцениваться уже не по красоте и изяществу, не по степени нежности и трогательности, а по степени полезности. Полезная женщина вытесняет всякую другую. Мужчина ей доверяет и раны свои бинтовать, и оружие создавать, и разрушенные здания восстанавливать, так что будь добра оценить такое высокое доверие. Тут уж не до обмороков, если баба работает в лазарете и каждый день видит такое, отчего её предшественница из предыдущих столетий давно лишилась бы рассудка и смысла существования. Кругом война, разруха, другой работы нет, как или на панель, или в лазарет. И как не вздыхай уже, что хочу, мол, в девятнадцатый век, где всё-всё осталось – и мода на обмороки, на слабость женщины, и адекватное мужское внимание к этой слабости, – а ничего уж не вернёшь. «Чего ты, дура бестолковая, сознание-то теряешь на каждом шагу? Тебе ещё пахать и пахать на великую победу великих мужей, а у тебя уж ноги подкашиваются! Нет, не годишься ты нам в верные подруги. Замените её другой, более полезной».

У такой женщины уже нет возможности стать не только патриархальной женой, а вообще просто женой, создать свою семью: женихи становятся редкостью, достойной занесения в Красную книгу. Поэтому ей ничего не остаётся, как начать жить интересами общества, своего социума. Да и семейная женщина была вынуждена выйти за пределы своего дома и семьи, чтобы работать за мужчин и на мужчин, на благо фронта и ради победы, пока мужчины навоюются и вернутся домой. Но они вернутся домой слишком искалеченными и изменившимися, чтобы, как прежде, занять своё оставленное место в обществе. Да там и так уже всё занято. Женщинами. Женщина – это моя семья», а по схеме «моё государство – это моя страна», потому что семьи у них нет, а страна – есть. И она в разы стабильней и надёжней, чем ставшая такой хрупкой и недолговечной семья. А с другой стороны, как семье не стать хрупкой, если мужчина видит вокруг себя уйму баб, на которых никто и не претендует? Жена ему уже не кажется такой уж ценностью, так как вон этого «добра» сколько мимо него ходит, и каждая замуж хочет. За него, естественно, так как другого-то выбора нет. У них выбора вообще никакого нет, а у него есть: выбирай – не хочу.

До сих пор иногда одиноким и активно интересующимся жизнью окружающих женщинам пеняют: «У вас своей семьи нет, вот вы и лезете в чужие дела». Но ей, в самом деле, мир становится более интересным, чем собственный курятник. У многих работающих женщин действительно могут быть проблемы в личной жизни, поскольку они больше заняты не собой, а работой, не своей, а чужой судьбой. Но не может же она, в самом деле, замкнуться только на себе, на своём одиночестве и терзать себя мыслями о так и нереализованной своей «женской программе». Не могут же все женщины быть такими аутистками или нетребовательными одалисками для временных утех чужих мужей. Женщины уже знают, что в мире есть много других важных и интересных профессий, нежели просто жена, ценность которой падает, прежде всего, в глазах мужчин. Жену перестают ценить как важную единицу общества. Так, пустяк какой-то, которым женщина может заниматься в «свободное от основной работы время».

Круг общения лишённых возможности иметь семью женщин велик: подруги, друзья, одноклассники, однокурсники, коллеги. Такие женщины уже разбираются, что и как функционирует в этом мире, в обществе, активно участвуют в жизни страны. Они видят, что этот мир держится уже не на мужчинах, которые отдали предпочтение не миру, а как раз войне. А женщине интересен именно этот мир, поэтому она уже не станет замыкаться на узком и закрытом мире семьи, которой у неё нет и быть не может, так как её потенциальные женихи полегли на баррикадах и в боях, а уцелевшие растратили себя на крики о совершённых где-то там подвигах и на «подвиги» по женской части тут.

В какие-то моменты её начинают упрекать, что она стала какой-то не такой, какими женщины были прежде. Мол, на время войны и не мешало бы стать заменой мужчинам, но зачем же так-то? Да она и сама чувствует себя неуютно, словно её сначала вытолкнули, выгнали из прежнего уютного женского мира, заставили стать сильной и самостоятельной, а теперь упрекают, что она не та, что она слишком поумнела и повзрослела. Словно нежный цветок, который опалили грубой жизнью, а потом как его не проси стать прежним, а он уже никогда не станет таким же нежным, каким был когда-то. Сорви вот так тюльпан с грядки – он завянет, лепестки его опадут. Как ни втыкай его назад в грядку, как ни упрекай тюльпан, что вот-де мы же вернули тебя в твои привычные условия, но он всё равно уже не приживётся, не зацветёт вновь. Если у ребёнка внезапно закончилось детство, и его обязали работать наравне со взрослыми мужчинами, то он уже вряд ли вернётся в ребячество. Ведь есть такие дети, кому пришлось, вместо ребячества, посвятить себя заботам безответственного взрослого мира. И потом как с такими детьми не сюсюкай, как не убеждай, что их место в детской подле игрушек, а всё равно уже не тянутся к детским забавам: они из них выросли. Вот так кто-то неосмотрительно открыл шлюзы и выпустил запертую силу бурной реки, а загнать её назад, в прежнее русло, уже не может. Да и хочет ли? Ведь война становится самым ярким событием в жизни, после которого мирная жизнь для многих её участников начинает казаться скучной рутиной, где не так-то легко отличиться, во всяком случае, не с помощью военных приёмов. Так что пусть лучше баба ею занимается.

Даже если она и возвращается порой в свой первоначальный образ, в женщину, лишённую в мужских глазах имени и привычек, перестает быть различимой и видимой для людей и мира, становится тенью, призраком в чьём-то доме, то всё же рано или поздно начнёт скучать… по самой себе. Она научилась скучать по самой себе! Она снова хочет стать открытием. Ей хочется рассказать любимому человеку, как она умеет мечтать, какие книжки она любит читать, что за музыка звучит в ней. А то ведь ей так давно не задавали никаких вопросов о ней самой, ею так давно никто не интересовался, что она и сама уже успела позабыть, какая она хрупкая и прекрасная, как она когда-то хорошо училась и верила, что сможет сделать этот мир лучше… Но в мире войны это никому не может быть интересно. В мире войны женщина оценивается по способности работать вместо мужчин и умению ловко бинтовать страшные раны на телах героев, которые пеняют ей: «Мы там погибаем, а вы тут чем занимаетесь, сучки?!».