Читать книгу "Черный буран - Михаил Щукин"

— Одиннадцать, двенадцать… — глаза Василия вспыхнули зеленым блеском, и длинная прицельная очередь умелого пулеметчика ударила по бегущим почти в упор, опрокидывая их и отбрасывая. Кто-то, наткнувшись на безжалостную очередь, пытался зарыться в снег, отползти, кто-то рвался, хрипя из последних сил, к проему, но все было напрасно — свинцовая чечетка, не прерываясь, вбивала, вколачивала их в рыхлый, зернистый снег, густо окрашивая его теплой и яркой кровью.

Гусельников и Никонов, одолев проем, дальше продвинуться не смогли: Ипполит двумя точными выстрелами прервал их бег и теперь бил, тщательно прицеливаясь, по тем, кто еще шевелился на поляне.

Пулемет смолк, когда кончилась лента.

Василий с трудом разжал до судороги сведенные пальцы, продолжая цепким взглядом наблюдать за поляной, ожидая новых выстрелов или атаки. Но с поляны доносился только слабый одинокий стон. Это подавал голос Балабанов, раненный в пах и в плечо. Бросив винтовку, скинув ремень с подсумком, он пытался ползти, упираясь одной рукой, но только елозил, сгребая снег, и оставался на месте.

— Ипполит, там один шевелится, потолковать бы с ним, — Василий вытащил из кобуры наган, взвел курок и осторожно направился к проему, предупредив: — Ты поглядывай, винтовку наготове держи.

Но осторожность была напрасной. Маленький отряд штабс-капитана Каретникова, за исключением Балабанова, полностью полег под частоколом. Да и Балабанову, похоже, недолго оставалось смотреть на белый свет печальными глазами. Кровь из него хлестала ручьем, хлюпала, напитав брюки, тонкими струйками скатывалась по голенищам валенок, растапливая налипший снег и оставляя после себя извилистые полосы. Он быстро бледнел, и бледность эта проступала даже через курчавую бороду.

— Кто вы такие? Зачем здесь? — спросил, наклонившись над ним, Василий. — Кто вас сюда привел?

Балабанов повернулся набок, выплюнул изо рта тягучий кровавый сгусток. Долго смотрел, и вдруг его губы, морщившиеся от боли, расслабились в странном подобии улыбки:

— Надо же… Вася-Конь… И Антонина Сергеевна здесь… Здесь она?.. Здесь… Вот это — правильно… А все остальное — неправильно… Уходите скорее… Сейчас тут чекисты будут… Им Антонина Сергеевна нужна… И нам нужна… была… Тайник… Скажите ей, тайник ищут…

Он снова вытолкнул изо рта тягучий сгусток, захрипел, дернулся, откидываясь на спину, и успокоенно вытянулся, крестом разбросив на снегу прямые руки.

13

Остаток ночи после расстрела чукеевского семейства на тюремном дворе Клин почти не спал — только он закрывал глаза, только начинал задремывать, как возникали перед ним, четко и зримо, летящие на ветру русые кудри, неподвижная девичья фигура, прижавшаяся к кирпичной стене, и непроницаемо черный кружок винтовочного ствола, который уставлен был на него — прямо в лоб. Клин вздрагивал, возвращаясь в явь, смотрел широко раскрытыми глазами в темный потолок и, полежав так, помучившись, снова пытался заснуть; задремывал, и снова возникала перед ним прежняя картина: русые кудри, белое, светящееся на грязном фоне стены нежное тело и черный кружок. Он взбрыкивал, вскидывая ноги, вскакивал с дивана, на котором спал, и незряче смотрел в узкое высокое окно, за которым стояла во весь рост темная, без единого просвета, мартовская ночь.

— Ты чего, командир? — зашептал Астафуров. — Чего сидишь, как лунатик?

— Спи, — недовольно отозвался Клин, продолжая неподвижно сидеть на диване, — а то на пост отправлю.

— Уже сплю, — Астафуров послушно перевернулся на бок и скоро действительно засопел, время от времени тихонько посвистывая.

Клин, стараясь не шуметь, оделся, прихватил сапоги с портянками и вышел, неслышно ступая босыми ногами, из комнаты, где на полу вповалку спали разведчики. В прихожей он обулся, прихватил чей-то полушубок и, запахнувшись в него, выбрался на улицу. Часовой на крыльце подремывал, опираясь на винтовку, но, услышав шаги по лестнице, встряхнулся и выпрямил штык.

— Не могу уснуть, — пожаловался ему Клин, — посижу с тобой, может, задремлю.

— Там у ребят заначка осталась, — услужливо предложил часовой, — если есть надобность — сей момент доставлю.

— Не надо, — остановил его Клин, — у меня с вашей сивухи голова потом раскалывается.

— Там не сивуха, там спирту раздобыли, — доверительно сообщил часовой.

— Вот босота пузатая, когда им загорится — из-под земли выроют.

— Так может, принести?

— Сказал же, не надо, — Клин еще плотнее запахнулся в полушубок, привалился спиной к стене, вытянув на скамейке ноги, и уснул. На этот раз крепко, без всяких видений. Но под утро к нему снова явилась Наденька, приникла всем своим обнаженным трепещущим телом, и он рванулся навстречу ей, вздрагивая от тяжелого плотского желания. Стискивал ее, прижимал к себе, и она словно входила в него, закрывая лицо летящими кудрями, словно поднимала его и отрывала от земли, не размыкая кольцо тонких рук. Клин тянулся в сладкой истоме, таял от неведомой ему раньше нежности и в самый сладкий момент — пробудился.

Светало. Часовой, опираясь на винтовку, подремывал, и голова у него свешивалась все ниже, ниже. Клин, пораженный кратким предутренним сном, даже не окликнул часового, даже не пошевелился, он будто замер, пытаясь понять — что же сейчас ему привиделось? Какой в этом видении знак? Тихонько опустил ноги со скамейки, передернул плечами от утреннего морозца и вдруг понял, уверился и испугался, как не пугался уже давно: она еще явится к нему во сне, она будет приходить еще долго, и он увидит не только светящееся тело, но и черный кружок винтовочного ствола.

Клин еще раз передернул плечами, словно пытался стряхнуть с себя наваждение. Часовой, очнувшись, вскинул голову и пристукнул прикладом, будто доложил: я здесь, службу несу исправно.

Вороны в это утро не прилетели. Клин поначалу не мог понять: чего ему не хватает? И только с большим опозданием сообразил: хриплого карканья.

Может, еще прилетят?

Но день прошел, а вороны не появились.

Разведчики же весь день готовились к выезду: чистили оружие, кормили доставленных накануне лошадей, подгоняли седла, а к вечеру затеяли топить баню и парились в ней до полного изнеможения.

Выезжали после полуночи, в темноте, с таким расчетом, чтобы оказаться на рассвете как можно ближе к лагерю. На помощь разведчикам придали взвод красноармейцев. Их посадили на подводы, и они тронулись. На передней подводе, рядом с Крайневым, сидел Филипыч со связанными руками, который должен был показывать дорогу, ведущую к лагерю по лесу — на левом берегу Оби. Клин со своими разведчиками отправлялся по правому берегу, по пути, который он уже знал, чтобы зайти со стороны протоки. Таким образом, лагерь должен был замкнуться в кольцо.

Над городом снова пластался порывами промозглый ветер, как накануне, в ночь расстрела, тревожил где-то доску, не до конца оторванную, и она противно скрипела, вытаскивая из прожилины ржавый гвоздь. Низкие нахохленные дома темными окнами провожали разведчиков. Изредка лаяли собаки, но негромко, устало, словно бы по надоевшей обязанности. Клин, покачиваясь в седле, вспоминал Бородовского, холодные взблески его очков и негромкий голос: «Я теперь на тебя полностью надеюсь, Костя, теперь верю, что задание ты выполнишь. Вернешься — у нас еще много дел с тобой будет, много дел…»