Читать книгу "И звезды любить умеют - Елена Арсеньева"

Занавес закрылся.

— Анна! — яростно метнулся «греческий бог» к партнерше.

Однако она, ничуть не испугавшись, смотрела с вызовом:

— Что вам угодно?

— Как ты смеешь?!

— Извольте обращаться с моей женой на «вы», господин Мордкин!

Вышедший из правой кулисы высокий светловолосый человек с чеканными чертами красивого, высокомерного лица и холодными голубыми глазами встал рядом с балериной, одновременно сделав работнику сцены раздраженный жест, означающий, чтобы занавес больше не раздвигали, как бы там ни надрывалась публика со своими докучливыми «браво» и «бис!».

— Вы, быть может, не заметили, сударь, что ваша жена, — последние два слова танцора прозвучали ядовито, — отвесила мне пощечину? Не будь она женщина…

— Вы можете вместо нее вызвать на дуэль меня, ежели вам неймется, — тем же ледяным, учтивым тоном произнес голубоглазый господин. — Что же касается пощечины, то вы ее заслужили. Вы фактически бросили Анну Павловну на пол, она могла расшибиться, сломать руки, ноги…

— Шею, голову! — сердито буркнул партнер. — Ничего же не случилось, верно? Ну, хорошо, признаю: поддержка в самом деле была грубая, неудачная, я извиняюсь. Однако Анна слишком темпераментно рванулась от меня в сторону, я ее не смог удержать. Это произошло против моей воли, так что успокойтесь, Викто́р.

— Кому Викто́р, а кому барон Дандре, — сурово проговорил голубоглазый. — Все произошло против вашей воли, вы сказали? А вот это? Это тоже произошло против вашей воли? — И он потряс газетой, которую держал в руках.

— Что это? — небрежно спросил Мордкин, однако на его лице промелькнуло обеспокоенное выражение.

— «Тэтлер»[64]. Тот самый «Тэтлер», которому вы давали интервью. Право, может создаться впечатление, будто вы танцуете в одиночестве. И весь успех «Вакханалии», аплодисменты которой до сих пор грохочут в зрительном зале, принадлежат только вам. «Павлова тоже очаровывает», — ядовито процитировал Виктор Дандре, заглянув в газету. — Тоже очаровывает! Тоже! Единственная фраза об Анне Павловне во всей статье, во всем вашем интервью! Вы танцуете с нею «Легенду об Азиадэ», «Жизель», «Коппелию», блистательную «Вакханалию», но, судя по статье, в этих балетах нет никого другого, кроме вас.

— Что вы ко мне пристали? — огрызался Мордкин, чувствуя себя явно неловко, но все же стараясь сохранить невозмутимость записного красавца. — Я не напрашивался на интервью. Репортер сам заговорил со мной, когда посмотрел, как я исполняю «Танец с луком и стрелой». Он в восторге от того, что я изменил название на «Танец индейца», что я надеваю головной убор из перьев…

— Который, по сообщению в газете, был вами куплен в Америке, у вождя племени сиу, — ядовито закончил Дандре. — Что за чушь, Мордкин? Какой, к черту, вождь сиу?! Почему не ирокез, не апач, не могикан какой-нибудь? Мы ведь прекрасно знаем, что этот головной убор вам изготовили в театральной мастерской. Нет же, сиу! Ох и любите вы пускать пыль в глаза! Вы когда-нибудь так завретесь, Мордкин, что попадетесь на собственном вранье. Непременно попадетесь, потому что вранье — очень утлая лодчонка, в которой опасно пускаться в житейское плаванье. Можно и на дно пойти!

— Вам это известно из собственного опыта, дорогой Виктор Эмильевич? — с самым невинным видом спросил Мордкин, и после этой вроде бы безобидной реплики оба: и увлеченный резонерством Дандре, и доселе стоявшая неподвижно и молча Анна Павлова — разом вскинули головы.

Анна даже прижала руку к лицу, как если бы Мордкин вернул ей пощечину.

Ну, он и впрямь знал, что делал, когда бросал, казалось бы, совершенно невинную фразу…

* * *

В начале XX века — серебряного, железного, кровавого, страшного, фантастического, грозного, стремительного, убогого, роскошного, перелопатившего судьбу человечества XX века, от которого так много ждали и который обманул столько ожиданий, даровав взамен то, что у него вовсе не могли просить, ибо фантазии на подобные просьбы не хватало, — так вот, в начале этого суетного века в среде петербургских аристократов и богатеев отчего-то сделалось шикарным иметь на содержании артистку из Мариинского императорского театра. Но не певицу, а балетную танцовщицу.

Раньше говорили: «Балет существует для возбуждения потухших страстей у сановных старцев». Ну, это слишком радикально сказано, конечно. И страсти не потухли, и отнюдь не старцы числились в обожателях танцовщиц. Разумеется, все эти господа старались выбрать в содержанки не абы какую статисточку из кордебалета, которая за все время спектакля один-единственный разок окажется на виду, и то не одна, а вместе со своим четвертым или шестым рядом, где ее даже и в бинокль среди прочих не различишь, — а непременно ведущую балерину. Приму! Или хотя бы что-то из себя представляющую с точки зрения подлинных ценителей. Весьма желательно, чтоб о ней в газетах писали восторженные рецензии, вроде вот такой: «Вчерашним вечером на премьере балета такого-то блеснула госпожа NN. Ее стремительный арабеск во втором действии показал большой труд, строгий отбор выразительных средств, 34 подряд fouetteе́ вскружили голову зрителю, а ее pas de deux в паре с господином M. сделало новую славу русской Терпсихоры».

Нормальному человеку в сем наборе слов почти что ничего не понять, однако же до чего красиво звучит! И весьма тешит самолюбие, особливо ежели где-нибудь вскользь упомянуто, что означенная госпожа NN пользуется особенным расположением его сиятельства С., его превосходительства Р. либо его высочества К.

А самое главное, жить с балериной модно! Изысканно! Поэтому, хоть любовницы из чрезмерно субтильных и суровых к радостям плоти балерин получались не бог весть какие, даже двор не уберегся от поветрия. Хотя, если на то пошло, обычай сей повелся именно от императорского двора, и начало ему положил сам государь Николай Александрович — правда, в бытность свою еще наследником престола, когда уложил к себе в постель хорошенькую польку-балеринку Матильду Кшесинскую. Роман с членами императорской фамилии эта умница, эта прелесть, эта милашка (росточку, кстати, хоть и крошечного, но с хорошими, очень выразительными формами) сделала потом своей профессией и основной статьей своего дохода. Ее любовниками стали поочередно великие князья Сергей Михайлович и Андрей Владимирович. Сестрицу Матильды Феликсовны, Юлию Кшесинскую, содержал банкир Зедделер. Балерину Числову опекал великий князь Николай Николаевич-старший, Кузнецову — его брат Константин Николаевич, Анастасию Нестеровскую — великий князь Гавриил Константинович…

Хотя соискателей расположения у каждой прелестницы было много — сильфиды и вилисы из Мариинки могли выбирать покровителя среди десятка конкурентов, — а все же балетоманы, любовники воздушных красавиц, составляли узкий кружок, своего рода привилегированный клуб. Особы не титулованные допускались туда весьма неохотно: либо за крайнюю, почти непристойную степень богатства, вроде того же Зедделера, либо это были такие загадочные личности, как Виктор Дандре.