Читать книгу "Мертвые сраму не имут - Игорь Болгарин"

Маша стала на стул и, дотянувшись до верхушки буфета, достала небольшой бумажный сверток. Прислушалась: Таня все еще продолжала петь.

Спрыгнув со стула, Маша торопливо развернула сверток, и Михаил увидел портрет Павла Кольцова, написанный давним приятелем Тани, художником с Монмартра Максимом.

– Очень хороший художник, – сказал Михаил, отметив, что и в самом деле он схватил самое характерное для Кольцова: его проницательный, доверчивый и чем-то привораживающий взгляд.

Глядя на портрет, Михаил вспомнил, сколько самых разных эмоций связано с именем этого человека. Он искренне любил его, потом с такой же силой ненавидел, ревновал, мучился, желал его смерти и однажды едва сам не стал ее инициатором. Но все это ушло в давность. Время, как вода, смывает и уносит с собой все недостойное человека. Осталось одно-единственное желание: была бы такая возможность, встретился бы с ним, по-братски обнялся бы и во всем плохом повинился. Делить им нечего. Родину не разделишь, она все равно на всех одна.

И вдруг он подумал: еще месяц, а, возможно, даже неделю назад он совсем не так вспомнил бы о бывшем своем сослуживце. Последние события словно рассеяли какой-то туман, который окружал его на протяжении всех лет войны.

– Увидели? Все! Хватит! – и Маша снова торопливо завернула пакет и сверток вернула на место. Успела. В комнату вошла Таня, тихо сказала:

– Уснула.

Под вечер Михаил собрался уходить, но тут пришел Щукин. Он разделся, вошел в кухню, оглядел всех, спросил:

– Что так тихо?

– Люба спит.

– Я провел у вас почти целый день, – сказал Михаил. – Внучка у вас – чудо!

– Старались, – улыбнулся Щукин и обернулся к Тане: – Правда, Танюха?

Это было так необычно для Щукина: Уваров даже не помнил, когда он видел улыбающегося Николая Григорьевича. Даже шутки он произносил с мрачным выражением лица.

Таня подхватила шутку отца, вытянулась в струнку:

– Так точно, ваше превосходительство! Очень старались!

И все четверо засмеялись.

– Ну, и какие у вас планы на вечер? – спросил Щукин.

– К сожаленрию, я вынужден покинуть такую замечательную компанию, но очень не хочется обижать Котляревского. Он уже давно ждет. С вашего позволения, по возможности я буду навещать Любу. Мы с ней об этом условились.

– Мы тоже будем рады вас видеть, – сказал Щукин.

Маша выказала желание немного прогуляться и отправилась провожать Михаила.

Неторопливым шагом они прошли по узким улочкам, и они вывели их к Елисейским Полям. Здесь было зелено и тихо, ничто не отвлекало их. В разговоре Маша вновь вернулась к Кольцову:

– Знаете, после родов Таня очень изменилась. Я часто видела: положит его портрет и разговаривает с ним, разговаривает. И плачет. Я пыталась успокаивать ее: бесполезно. Однажды сказала мне: уеду в Марсель, там ходят пароходы в Россию, упрошу, чтоб взяли нас. Денег дам – возьмут. Я отговаривала ее, говорила ей: это бред, это невозможно, предлагала ей немного подлечить нервы. А она мне: все возможно. Я, говорит, не должна была рожать. Я не могу себе представить, что у Любы не будет отца. Она ведь когда-то спросит. Что я ей отвечу?

– Вы правы, Маша. Это, действительно, невозможно, – согласился Михаил. – Время лечит. Пройдет еще месяц, возможно, год, и все забудется. Больше того, встретит достойного человека и выйдет замуж.

– Вы думаете, любовь забывается? – спросила Маша.

– Все забывается. Вот и война. Мы все еще пока живем ею. Но постепенно она все удаляется от нас. Еще вчера я поддерживал Петра Николаевича Врангеля. А сегодня… сегодня я думаю: не нужна она. Столько крови, столько погибло людей. Пусть те, кто ее пережил, проживут свой срок в мире и счастье.

– Я читала в книгах: люди умирают, когда их разлучают с любимыми.

– Это в книгах, – возразил Михаил.

– Нет-нет, так бывает, – не согласилась Маша. – Вот я, если влюблюсь и выйду замуж, то навсегда. Таня, наверное, тоже такая. Я за нее боюсь. Мне кажется, она что-то задумала. Она или умрет, или наделает массу каких-то глупостей. Я ее как-то спросила: допустим, ты уедешь, тебе отца не жалко? Он уже старенький. А она сказала: конечно, жалко. Но он мужественный, он выживет. А я – нет. Я сказала ей: он тебе не простит. А она: если любит – простит. А потом, говорит, все может так быстро измениться, все помирятся – и белые, и красные. Нельзя же вечно жить со злобой в сердце.

– Согласен, нельзя. Но слишком серьезные противоречия раскололи Россию. Чтоб люди простили потери своих близких, должно пройти много времени. Может, не одно десятилетие. Вон война восемьсот двенадцатого. Какая кровавая была! Прошло больше ста лет, чтобы от нее в памяти остались только кивера, ментики, бравые гусары.

Они долго шли молча. Каждый думал о своем.

– Я боюсь за нее, – снова со вздохом повторила Маша.

– Понимаю. Но не вижу выхода.

Снова молчали.

– Я читала, большевики объявили амнистию всем, кто с ними воевал, – сказала Маша. – Обещают никого не преследовать, наказывать. Как думаете, станут возвращаться?

– Возвращаются.

Они остановились.

– И мы вернемся, – сказал Михаил. – Уже темнеет. Вам надо домой. Я вас провожу.

– Я сама. Вам до рю Гренель здесь совсем близко. Вы ведь, кажется, в посольской гостинице остановились?

– Да. Но мне еще неохота возвращаться. И расставаться с вами мне тоже не хочется.

– Мне тоже.

И они пошли обратно.

– Когда вы собираетесь в Лондон? – спросил Михаил.

– Скоро. Родители третье письмо прислали. Ругаются. Настаивают, чтобы я уже вернулась. А мне Таню жалко, она останется совсем-совсем одна.

– У нее есть отец, значит, она уже не одинока.

– Нет, это не то. Он весь в работе и, как правило, приходит домой, только чтобы переночевать.

– «Сэ ля ви», как говорят французы. Такова жизнь.

Они шли по тем же узким уютным малолюдным улочкам. Михаил стал рассказывать Маше о своей жизни в Турции, об армии, которая размещена на островах и полуостровах. Собирались вновь идти походом на Россию, чтобы освободить ее от большевиков. Но все пошло не так, как задумывалось. Похоже, война действительно закончилась.

– И что же будет? – спросила Маша. – Куда же денутся все эти люди?

– Я же сказал: те, кто поверил большевикам, вернутся домой. Пока немногие, но с каждым днем их все больше. У кого-то есть родственники в других странах, отправятся к ним. Кто-то побоится возвращаться в Россию и поедет туда, где есть нужда в рабочей силе, и там осядет. В конечном счете все как-то образуется.

И уже когда они остановились на рю Колизее, возле дома, где живут Щукины, Маша вдруг сказала: