Читать книгу "Освенцим. Нацисты и "окончательное решение еврейского вопроса" - Лоуренс Рис"

Гиммлер вызвал Бехера и Эйхмана к себе, в свой личный поезд, стоявший в городе Триберг, в Шварцвальде. По словам Бехера, Гиммлер велел Эйхману прекратить депортацию евреев из Будапешта, заявив следующее: «Если до сих пор вы истребляли евреев, то с этого момента, если я прикажу вам, вы должны стать покровителем евреев»42. Это была радикальная смена политического курса для Гиммлера – человека, принимавшего участие в разработке нацистского «окончательного решения еврейского вопроса». Но по мере того, как война входила в заключительную стадию, рейхсфюрер СС готовил своим подчиненным еще больше неожиданностей.

Глава 6

Освобождение и возмездие

Когда настал конец, все произошло невероятно быстро. Однажды ночью, в январе1945 года, когда десятилетняя Ева Мозес Кор1 и ее сестра-близнец Мириам спали на койках в Освенциме-Биркенау, их разбудил ужасный взрыв, а зимнее небо за окном покраснело от пламени – нацисты взорвали крематории. Несколько мгновений спустя близнецов выгнали из барака и, вместе с другими близнецами, подвергавшимися экспериментам доктора Менгеле, повели по дороге к главному лагерю Освенцима. Они словно попали в оживший кошмар: над головой, вдалеке, вспыхивали зарницы артиллерийских выстрелов, а в окружавшей темноте эсэсовцы гнали узников вперед, не давая им ни минуты передышки. Каждого, кто не мог выдержать заданного темпа, пристреливали, и тела детей оставались лежать на обочине. В неразберихе два ребенка потеряли своих близнецов, и больше никогда их не видели.

Как только колонна добралась до основного лагеря Освенцима, Еву и Мириам оставили без присмотра. Жесткая система наблюдения, обеспечивавшаяся капо и охранниками, внезапно дала сбой, и заключенные оказались предоставлены сами себе. Еве даже удалось пробраться через ограду внешней границы лагеря и сходить за водой на берег реки Сола, которая текла с одной стороны главного лагеря. Делая во льду на реке лунку, Ева подняла глаза, и на противоположном берегу увидела маленькую девочку примерно своих лет. Девочка была в красивой одежде, волосы у нее были заплетены в две косы и украшены лентами, а в руке она несла школьную сумку. Для завшивевшей, одетой в лохмотья Евы это видение было «почти нереальным», и она смотрела на незнакомку во все глаза. «В тот день – впервые с тех пор, как мы оказались в Освенциме, – говорит Ева, – я осознала, что за забором существует мир, где дети похожи на детей, и даже ходят в школу».

Ева и Мириам остались в живых лишь чудом: согласно плану нацистов обе девочки должны были погибнуть вместе с остатками тех нескольких тысяч заключенных, которых сочли слишком слабыми и неспособными принимать участие в массовом исходе из Освенцима. Приказ об их убийстве был отдан обергруппенфюрером (генерал-лейтенантом) СС Шмаузером2, командующим СС и полицией в Верхней Силезии, еще 20 января. В течение следующих семи дней специальные отряды СС уничтожили приблизительно 700 заключенных в Биркенау и соседних вспомогательных лагерях. Но почти 8 тысяч заключенных, включая Еву и Мириам, избежали смерти, потому что Красная Армия слишком быстро приближалась к Освенциму, и эсэсовцы не так старались выполнить приказ, как спастись.

Вскоре канонада прекратилась, и 27 января в комплекс лагерей вошли солдаты Первого украинского фронта. Они обнаружили приблизительно 600 выживших заключенных в Мановице – лагере принудительного труда рядом с заводом I. G. Farben Buna («И. Г. Фарбен Буна-верке»), – чуть меньше 6 тысяч человек в Биркенау, и чуть больше тысячи в главном лагере Освенцима, включая Еву и ее сестру Мириам. Впервые Ева услышала о том, что ее страдания, возможно, закончились, когда одна из женщин в бараке начала кричать: «Мы свободны! Мы свободны! Мы свободны!» Ева подбежала к двери, но из-за снега ничего не было видно. Только несколько минут спустя она разглядела солдат Красной Армии, в белых маскхалатах: «Мы подбежали к ним, и они обнимали нас, угощали печеньем и шоколадными конфетами. Когда человек так одинок, простое объятие означает куда больше, чем можно себе представить, потому что оно заменяло нормальное человеческое общение, которого нам так не хватало. Мы изголодались не только по еде, но и по человеческой доброте, и Советская Армия предоставила нам это, пусть и частично.

Честно говоря, после войны, когда мы вернулись домой, мне больше всего не хватало именно объятий и поцелуев, но их-то я так и не получила. И потому, выступая перед учащимися, я говорю им: “Когда вы сегодня придете домой, пожалуйста, подойдите к родителям и лишний раз обнимите их, лишний раз поцелуйте их – за всех нас, за тех детей, которые пережили лагерь, и у кого не было никого, кого можно обнять и поцеловать”».

Иван Мартынушкин был лейтенантом минометной роты Красной Армии, с боями дошедшей до Освенцима. Но когда он вошел в Биркенау, спустя всего лишь несколько часов после освобождения лагеря, его встретило странное спокойствие. Бывшие заключенные смотрели на него «с благодарностью в глазах» и «принужденно улыбаясь». «Мы чувствовали, что совершили доброе дело, – вспоминает он, – настоящее благодеяние, и выполнили свой долг». Но вот, что удивительно: хотя он и говорит, что он и его товарищи испытывали «чувство сострадания» к заключенным Освенцима, увиденное там их не очень-то впечатлило: «Постарайтесь понять психологию людей, прошедших войну… У меня за плечами уже было больше года настоящего боевого опыта, и за тот период мне уже доводилось видеть лагеря – не такие, как этот, но все равно тюремные лагеря, пусть и меньшего размера. Я видел, как разрушают города. Видел, как уничтожают деревни. Видел страдания наших людей. Видел маленьких детей, ставших калеками. Мне не встретилось ни одной деревни, чьи жители не испытали бы этот ужас, эту трагедию, эти страдания».

Слова Ивана Мартынушкина – полезное напоминание о том контексте, в котором Освенцим первоначально воспринимался многими сражавшимися на Восточном фронте. Для них это, конечно, был ужас, но еще – просто очередное страшное проявление войны, и так переполненной зверствами. По правде сказать, в то время освобождение Освенцима не стало сенсацией. О нем написали в газетах – в «Правде» от второго февраля3 опубликовали сообщение спецкора Бориса Полевого, и несколько дней спустя новость перепечатали в британской Jewish Chronicle. Но оно не вызвало такого всеобщего внимания, как Майданек, информация о котором попала в газеты еще прошлым летом. Майданек был единственным нацистским лагерем, помимо Освенцима, где для массовых убийств использовали «Циклон Б» (но в гораздо меньшем масштабе, чем в Освенциме), – таким образом, пресса сперва рассматривала Освенцим как «второй Майданек». В январе 1945 года было много других, не менее волнующих событий и тем, достойных статей в газетах, и не в последнюю очередь – предстоящая встреча глав «Большой тройки» (Черчилля, Рузвельта и Сталина)4 в Ялте. Но, возможно, была еще одна причина, по которой освобождение Освенцима не привлекло массового внимания прессы на Западе. Лагерь обнаружила Красная Армия. А у многих уже стали возникать сомнения в том, что союз, победивший в войне, после победы сохранится.

В статье Бориса Полевого в «Правде» явно присутствовали следы откровенно марксистской интерпретации Освенцима как крайнего проявления капиталистического предприятия, где рабочих эксплуатируют как рабов. Именно этот момент и стал проявлением разрыва в исторической интерпретации Востоком и Западом функционирования лагерей – разрыва, который не исчезнет вплоть до падения коммунизма в Советском Союзе. Одним из наименее привлекательных аспектов советского исследования Освенцима, и тогда и позже, было преуменьшение масштаба страданий, перенесенных заключенными-евреями: в статье подчеркнуто говорилось обо всех погибших в совокупности, как о «жертвах фашизма».