Читать книгу "Оборотень - Евгений Сухов"

— Бирюк должен быть!

— Мякиш! Он старожил в этой колонии и знает, как переправлять грев на зону.

— Мякиш! Он опытный вор!

— Только Бирюк! Имея такого кандидата, как он, глупо выбирать кого-то другого.

— Пусть Мякиш будет!

— Бирюк!

— Я за Мякиша. Он грамотный вор. Он способен меняться, — подал из своего угла голос «нэпмановский» вор Серый.

Лет десять тому назад Серый был очень авторитетным законным. Однако у него была одна хроническая слабость — наркотики! Вор настолько зависел от белого порошка, что в период «ломки» готов был променять остаток жизни на дозу.

Все сосуды на руках и ногах у него практически были законопачены, и единственное место, куда можно было влить бодрящий раствор, было под языком, и даже самые тертые заключенные зажмуривались, когда видели, как Серый впендюривает иглу в пульсирующую розовую жилочку. Поговаривали, что лет пять назад на сходе его обвинили в том, что он запустил лапу в общак. А на следующем толковище, на котором собрались воры со всего региона, он сумел доказать свою непричастность к крысятничеству, но запашок продолжал тянуться за ним шлейфом.

Ни для кого не было секретом, что на региональном сходняке его голос, взамен на безбедное пожизненное пособие, купили «новые» воры. Они же частенько выступали от его имени на больших всесоюзных сходняках. Конечно, теперь Серый был далеко не тот, каким помнило его старшее поколение урок: он раздобрел и больше напоминал деревенского деда, который все свободное время готов просидеть на завалинке, смоля горькую махорку. И тем не менее Серый был по-своему привязан к местам заключения. И если он оставался на воле более двух лет, то начинал думать, что жизнь его остановилась, и не было для него лучшего способа реанимировать себя, чем совершить новое преступление. Получал он, как правило, небольшой срок и после отсидки возвращался из тюрьмы жизнерадостным и окрепшим, как будто провел время не в колонии строгого режима, а в республиканском санатории.

— За Бирюка! — громко отозвался сахалинский вор Хрящ.

Он был еще совсем молод и короновался лишь в прошлом году. Однако нахальства ему было не занимать; он не пасовал перед авторитетными ворами и всегда держался независимо. Хрящ пользовался покровительством крупного законника Кирилла Наздратенко, смотрящего Приморья, который видел в этом парне в дальнейшем достойную замену себе.

Оставался еще один, кто не проголосовал, — законный вор по кличке Рослый. Он действительно был очень высок и поэтому сильно сутулился. Даже в помещении с высоким потолком он немного наклонял голову, как будто опасался, что может удариться макушкой о выступающую балку. Воровская специальность у него была карманник, и можно было только удивляться, как такая огромная и тяжелая ладонь могла незаметно заползать в карманы пиджаков и курток. Но это впечатление было обманчиво: Рослый был настоящим виртуозом в своем деле и не раз, ради забавы, демонстрировал проворность своих пальцев. Гибкости его пальцев мог бы позавидовать даже пианист.

Сейчас голоса на сходняке разделились поровну, воздерживаться было не в правилах Рослого, и от его голоса зависела судьба власти в колонии. Теперь все; взгляды были обращены на Рослого, а его как будто бы не беспокоило всеобщее внимание, — он продолжал упражнять пальцы, перекатывая два металлических шарика между фалангами. Эту зарядку для пальцев он делал по несколько часов в день и относился к ней так же серьезно, как пианист к разучиванию гамм. Никто не торопил Рослого. Семеро воров предпочтение отдали Бирюку, столько же было на стороне Мякиша.

Мишка знал, что Рослый безукоризненно чист и ничем не замазан: его невозможно было уличить в наушничестве, он обладал надежной воровской специальностью, его нельзя было подкупить, и вдобавок он с пренебрежением относился к поросли «новых» воров и называл их «ядовитыми». Самого себя он причислял к традиционной воровской школе, которая славилась тем, что ее представители — карманники — были тонкими психологами, что позволяло им по одним только глазам угадать, туго ли набит кошелек у потенциальной жертвы.

Мякиш запоздало подумал о том, что нужно было бы попросить Беспалого на время сходняка затолкать Рослого в карцер, где он мог бы в полном одиночестве оттачивать свое ремесло.

Мишке не удалось скрыть волнения: ладони сами собой потянулись к нагрудному карману, где лежала колода карт. Вытащив ее, он стал неторопливо раскладывать пасьянс. Об этой его привычке знали многие, и сейчас, наблюдая за тем, как карты веселым веером разбегаются по столу, некоторые блатные невольно заулыбались.

Бирюк, напротив, выглядел спокойным.

— Вот что я вам скажу, бродяги, — наконец вымолвил Рослый. — Я давно знаю Бирюка. Я еще в малолетке парился, а его погоняло по всей России уже звучало. Помню, рассказывали о том, что ссученнью хотели заставить отрицал работать. Дубинами выгоняли их в промзоны. Все сломались, все пошли, а вот Бирюк остался! — Голос его при этом потеплел. — А когда его пытались выкурить из штрафного изолятора, так он такую махаловку устроил, что потом трем сукам пришлось на лбы ставить пластиковые заплатки. Бирюку за это баловство накрутили еще срок… Мякиш не такой именитый вор, но характер в нем тоже имеется — Рослый не переставал перекатывать металлические шарики между пальцами. Шарики то прятались за фаланги пальцев, а то вдруг выскакивали на середину ладони.

Рослый даже не смотрел на них. — И потом, свое право на корону он сумел доказать делами. Но только вот что я хочу сказать вам, бродяги, не тот стал Бирюк, каким был лет десять назад. Может, я сам сильно одичал здесь у Беспалого, но мне что-то не по нутру его столичный прикид. Бирюк стал очень напоминать бобра. А потом, люди, вы заметили, как он стал изъясняться? От него почти не услышать фени, и мне порой кажется, что я разговариваю не с законным, а с фраером чистой воды! Может, у них, в столицах, теперь принято обходиться без блатной музыки, но у нас свои понятия, и их никто не отменял.

Сказанное было очень серьезным упреком в адрес Бирюка. Каждый блатной обязан был изъясняться на фене, и чем выше его воровской статус, тем изысканнее должны быть жаргонные словечки. Разговаривать на фене — совсем не значило приправлять свою речь матерком, за который могут спросить очень строго.

Как правило, законный в совершенстве владеет «блатной музыкой», без нее невозможно завоевать авторитета среди осужденных, феня — как волшебный ключик, благодаря которому открывается дверь, ведущая на воровской Олимп.

Бирюк феню не позабыл: разве можно забыть язык, на котором общался значительную часть своей жизни. Он мог объясняться на «блатной музыке» не только с уркаганами, но способен был ворковать на воровском языке даже со столичными девицами, привыкшими к уюту шикарных профессорских квартир.

Малопонятная уголовная феня из его уст звучала так же изысканно, как спич в элитарном клубе. Но что правда, то правда: в последние годы он использовал ее реже. Конечно, на то были свои объективные причины и самая главная из них — жизнь легального совслужащего в Ленинграде, когда надобность в «блатной музыке» отпала вообще. А потом, его всегда раздражала понтовая речь приблатненных, из которых жаргонные словечки сыпались, словно горох из драного мешка. Подчас они даже не подозревали об истинном значении произнесенной фразы. А слова могли быть так же опасны, как неразорвавшаяся граната, и Бирюк мог припомнить случаи, когда блатные отрезали «сквернослову» язык.