Читать книгу "История его слуги - Эдуард Лимонов"

«Насладился», — подумал я, — и так как не знал, нужно ли ему ответить, что получил его письмо, в котором он подтверждает получение моей рукописи, я обратился за советом к Линде. Линда сказала, что нет, не следует отвечать, следует ждать.

Я сел ждать. Вернее лег, я все больше лежал тогда на все новых и новых телах. Начавшийся как простой комплекс неполноценности, привитый мне покинувшей меня любимой женщиной, мой блуд давно уже вышел за рамки комплекса неполноценности — он стал уже способом жизни. Я старательно затаскивал к себе в хаузкиперскую постель редкости: бразильская певица, польская актриса, панк-звезда (впрочем, не очень яркая, сознаюсь), амстердамский дизайнер, немецкая модель, уведенная мной у фотографа Эрика, французская молодая писательница, присланная мне приятелем из Парижа… Кунсткамера, а не ложе. Иной раз даже украшали мое ложе многодетные матери. Одной из них я позволил привести в миллионерский дом детей, и пока те играли возле постели, я, лежа на боку сзади их мамы, с наслаждением ебал маму. Сознавая, правда, что наношу детям непоправимую душевную травму, не мог удержаться все же. Дьявол торжествовал, вселившись в Эдварда и вытеснив из него Эдичку.

Я проебался паузу до ответа Атласа, как другие, наверное, такие паузы пропивают, проводят в пьянстве, скорей бы время проскочило.

Дней через двадцать я получил объемистый пакет. Я часто получаю объемистые пакеты, посему я не удивился и ничего плохого вначале не подумал, но когда прочитал адрес отправителя: Ричард Атлас Джуниор, понял все. Бюрократ выслал мне рукопись отдельно. Письмо же пришло на следующий день.

— Как это могло случиться, Линда? — спросил я специалистку.

— Очень просто, — сказала Линда, — секретарша забыла отправить письмо и вспомнила о нем только на следующий день.

«Линда все знает о секретарской работе, — подумал я грустно, — что хочешь спроси — ответит». И я распечатал письмо:

«Я очень сожалею, дорогой мистер Лимонов, что ничем не могу Вам помочь… К сожалению, Ваша рукопись не для нашего листа… Желаю Вам успеха… Я уверен что Вы…»

«Эх ты, жопа! — подумал я скучно. — Ты издаешь Хомского, он для вашего листа, потому что он приличный буржуазный поэт. Кроткий. Он все больше о проблемах жизни и смерти размышляет. Ведет себя Хомский чрезвычайно прилично, лишнего не говорит, когда следует, осуждает Россию публично, новую свою Родину не критикует, не трогает, упаси Боже. Его любимый поэт — грек Кавафи, всю жизнь просидевший тихо, с Иосифом Хомским у них сходные темпераменты — оба глубокие домашние мыслители. За послушное поведение поэт Иосиф Хомский обязательно в свое время получит премию имени изобретателя динамита».

А я! В сравнении с респектабельным Хомским хаузкипер Эдвард — литературная шпана. На столе у хаузкипера стоит потрясший еще Ефименкова портрет полковника Каддафи. Не то чтоб я так уж разделял исламский социализм, придуманный полковником, или некоторые его другие взгляды, но личность его мне нравится. Человек он, а не жопа, как большинство правителей. Сам к власти пришел, короля своего скинул, революцию произвел. Рожа мне его 38-летняя нравится. Мужская у него рожа. Гомосексуализмом я в свое время от отчаянья отхулиганил, мне свою мужскую рожу не запрятать в Эдичку, и там прорывалась…

«Напиши я роман о страдающих в советской психбольнице интеллектуалах или роман из жизни угнетенных в Советском Союзе национальных меньшинств, — думаю я, — мне бы тотчас нашлось бы место в их издательском листе. Вне всякого сомнения. «Жерард энд Атлас» — издательство либерально-интеллектуального направления. Точно так же в московском издательстве «Советский писатель» можно свободно напечатать книгу из жизни американских безработных. Следует только избегать сексуальных сцен…»

* * *

Я даже не напился. Я тогда только что выплатил Биллу деньги за перевод «Эдички» и, сцепив зубы, стал платить ему за перевод еще одной книги — «Дневник неудачника», — чтобы упрямо начать генеральное наступление по всему фронту, на всех нью-йоркских и вообще американских малколмов и атласов, от берега до берега. Я даже начал искать себе нового литературного агента. Коротко подружился ради этого с людьми, с которыми никогда не стал бы дружить. Я чувствовал, что или они меня, малколмы и атласы, или я их. Мое собственное терпение меня настораживало, уж лучше бы у меня случился нервный взрыв. Пошел четвертый год, как я пытался продать книгу, пробиться в литературу, я опасался, что сорвусь, взорвусь на хуй, придет мне конец.

В этот момент пришло письмо от Анджелетти. «Есть Бог, — думал я на радостях. — Есть, есть Бог, Эдвард! Анджелетти имеет хоть и небольшое издательство, но все же напечатал определенное количество хороших книг в шестидесятые годы. И Жана Женэ книгу среди них, и французского поэта-сюрреалиста Анри Мишо…» Правда, Анджелетти напечатал и томик стихов советского поэта-эквилибриста, того самого, от которого наследник престола защищал советскую власть на парти у Гликерманов. Но я утешил себя тотчас тем, что решил: Анджелетти только отдал дань интернациональной литературной моде. «Кто же без греха», — подумал я.

Анджелетти появился аккуратно в назначенный день — оповестил телефонным звонком, что он в Нью-Йорке, — и я пригласил его на ланч, предварительно спросив у Линды совета — нормально ли пригласить Анджелетти на ланч. Линда не помнила, кто такой Анджелетти, но сказала: «Отчего же нет, в такой дом можно пригласить и премьер-министра, Эдвард».

Анджелетти пришел с дамой. Он оказался высоким лысым стариком с бородой, крепким еще мужиком. Женщину звали Луиз, из тех женщин, о которых мужчины говорят «приличная баба». Не сверх, не Бог знает что, но вполне приличная — крупная, ноги, руки, — все есть, все видать, все выпирает. Я не позавидовал Анджелетти, что у него такая баба, но при случае от такой бы бабы не отказался. Впрочем, Луиз отношения к делу не имела. Мое общение с ней ограничилось тем, что она спросила меня: «Гомосексуалист ли вы?»

Свое любопытство она объяснила тем, что ей сказали, что я гомосексуалист, но ей кажется, что нет. Анджелетти в это время находился в сортире. Я сказал Луиз, что я байсекшуал. Так гордо, знаете, выдал, без кокетства, но с гордостью: «Я — байсекшуал!» А потом подумал, что уже долгое время ебусь только с девочками, какой же я байсекшуал, а?

Перед приходом Анджелетти я раздобыл несколько книг о нем и его поколении — подчитал, поштудировал. Достал я и книгу об истории создания Анджелетти его издательства, чтобы блеснуть своими знаниями и продемонстрировать мой повышенный интерес к его издательству в разговоре с ним, издателям это всегда приятно. Моему боссу перед митингом с человеком, которого он в первый раз в жизни видел, всегда присылали откуда-то из недр его компаний досье на эту личность. Я подражал боссу и завел на Анджелетти досье.

Вначале мы сидели в солнечной комнате. Все истории миллионерского домика начинаются с солнечной комнаты. Я открыл гостям бутылку «Корво», ориентируясь на итальянскую фамилию Анджелетти. Они вкушали холодное вино, и Анджелетти пожаловался мне на то, что они плохо спали прошлую ночь.

— Мы остановились в квартире моих старых приятелей — поэтов Гинзберга и Орловского, вы наверняка о них слышали, — сказал Анджелетти, обращаясь ко мне. — Это далеко на Лоуэр Ист-Сайд, — продолжает он, — Гинзберг и Орловский живут в этой квартире уже лет тридцать и не хотят никуда переезжать, потому что рент необыкновенно низкий. Но район у них ужасный — мы всю ночь не могли заснуть, потому что пуэрториканские тинэйджеры внизу в сквере до утра не выключали свои транзисторы. Но у вас здесь очень спокойный район, как в старом Лондоне, тихо, — объявил вдруг Анджелетти и, встав с нашего зеленого диванчика, выглянул через стеклянную дверь в сад.