Читать книгу "Кучум - Вячеслав Софронов"

Ногайцы тесно сгрудились у переправы, прикрывшись круглыми щитами, и поглядывали на посла, словно ища у него защиты.

"Ага, черти узкоглазые, — злорадно подумал он, — приутихли, испужались, как только русским духом запахло. Так вам и надо…"

Растянувшись узкой цепью, ногайцы начали переправляться вброд. Кони, настороженно фыркая, выискивали копытом твердый участок и медленно, шаг за шагом, брели к противоположному берегу неширокой реки. Когда уже половина отряда, отряхиваясь от воды, выбралась на крутой речной откос, то из прибрежных кустов неожиданно послышался пронзительный свист и враз бухнуло несколько ружейных выстрелов. Дико заржали ногайские кони, закричали всадники, понеслись в разные стороны от переправы.

Пелепелицын, разинув рот от удивления, увидел, как на ногайцев налетели около полусотни казаков с поднятыми саблями и с диким гиканьем начали крушить тех.

Юзбаша, оказавшийся рядом с Пелепелицыным, что-то громко кричал на своем языке, махал рукой, приказывая нукерам вернуться обратно к своим. Те стали разворачивать коней, не торопясь возвращаться, с ужасом наблюдая, как гибнут их соплеменники на другой стороне реки.

Но тут за их спинами раздался свист и, обернувшись назад, Пелепелицын увидел, как на них несутся невесть откуда взявшиеся еще с полсотни казаков. Он что-то закричал, не помня себя, но казаки уже врубились в передние ряды, зло матерясь и круша одного за другим растерявшихся вконец ногайцев. Только юзбаша сумел собрать вокруг себя десятка два нукеров, и они поскакали вдоль берега, уходя в спасительную степь.

К Пелепелицыну пробился казак с тонким лицом, с выбившимся из-под мохнатой шапки льняным чубом. Он занес было над ним саблю, но посол громко крикнул:

— Сдурел что ли, песий сын?! Своих не узнаешь?!

— Русский, никак? — Рука казака замерла на излете, и он громко захохотал. — Ребята, купчину заловили!

— Сам ты купчина, — брызгая слюной, Пелепелицын торопливо вытаскивал из притороченной у седла сумы грамоту Урус-хана к московскому царю. — Посол я царский. От хана ногайского еду. И ногаи, которых вы порубили, меня охраняли.

— Видать, хорошо охраняли, коль, как зайцы, в разные стороны наутек кинулись.

— Да знаете ли вы, что вам царь сделает за смертоубийство такое? Он вас всех повелит на кол посадить, головы порубит… — Пелепелицын захлебывался в бессильной злобе, думая, что теперь все его переговоры пойдут прахом, когда Урус-хан узнает о нападении.

— Царь далеко, а мы вот где… Рядышком… — К ним подъехали еще несколько казаков, с интересом разглядывая царского посла. — Ты бы, боярин, или как тебя там, попридержал язычок, а то нам и укоротить его недолго.

— А ты, кто таков? — Пелепелицын уставился на щуплого казака с хищной улыбкой, пощипывающего длинный ус.

— Богдан Барбоша. Может, слыхал о таком? А вот есаул мой, Иван Кольцо. Вижу, слыхал про нас… Как же… Нас и на Дону, и на Волге, и Урус-хан твой — все знают.

— Да понимаете ли вы, что наделали?! — Пелепелицын сгоряча сплюнул на землю. — Теперь ногаи соберутся всем миром и на вас навалятся…

— Уже навалились, — опять показал в усмешке гнилые желтые зубы Барбоша и указал на валявшихся у реки порубленных ногайцев. Остальные стояли толпой, сбившись в кучки, побросав оружие, и со страхом глядели на казаков. — Мы их всегда били и бить будем. Так и царю передай. Пущай не сомневается.

Пелепелицын бросил взгляд на противоположный берег. И там затих бой, казаки стаскивали в одно место оружие, отобранное у ногайцев, вязали им руки тонкими короткими ремешками, подталкивая в спины, собирали вместе.

— А охрану, боярин, мы тебе свою выделим, — заговорил тот, кого назвали Иваном Кольцо. — До самой Москвы и проводит. Часть пленных к царю направим, а остальных для выкупа оставим. Пригодятся…

К Москве Василий Пелепелицын подъезжал грустный и в разговоры с десятком сопровождающих его казаков не вступал, все думая, как будет докладывать царю о постигшей его неудаче. А остальные казаки под началом атаманов Богдана Барбоши и Ивана Кольцо погнали полон в свои станицы, чтоб кого из ногаев продать, кого обменять на своих, угодивших во время неудачного набега в руки Урус-хана.

ПОЗНАНИЕ ПУТИ

Василий Ермак, вернувшись в Качалинскую станицу, долго не выходил из своего куреня. Молча лежал и никого не допускал к себе. Казаки, что воевали с ним в Ливонии, несколько раз приходили, усаживались на лавку, заводили разговоры о том, о сем, но он отворачивался к стене и отмалчивался, терпеливо дожидаясь, когда они уйдут.

— Загрустил чего-то атаман, — шушукались те меж собой. — Может, по женке переживает, а может, еще чего…

— Слыхали, будто царь его обидел. Не заплатил, что обещал.

— Что на царя, что на бабу обижаться — одно и то же. Он и с нами не расплатился. Обещали воеводы сюда прислать царское жалование. А им верить, сами знаете…

Когда в станице объявились Барбоша и Иван Кольцо с ногайским полоном, остальные казаки с завистью поглядывали на них, первыми заговаривали, интересовались, не собираются ли они снова в набег, не пригласят ли кого из них. Но те отшучивались, отнекивались, мол, один казак может сотню ногайцев одолеть и чего без толку коней гонять.

Но потом, как гром среди ясного неба, пришло известие, что царь в Москве приказал казнить казаков, приведших к нему ногайцев, схваченных на переправе. Мало того. Иван Васильевич грозил всяческими карами и другим казакам, обещая отправить по Волге и Дону речную рать, пожечь станицы. Поминалось имя и Барбоши, и Ивана Кольцо, как первых разбойников.

— Надо было того посла, что отпустили, там же и утопить, — стучал кулаком по колену Богдан Барбоша. — Тогда бы и царь про нас не узнал, не грозился споймать…

— Чего ж не утопил? Дело привычное…

— Так русский же человек. Не стал греха на душу брать. А оно, вишь, как обернулось. Теперь жди, поджидай рать царскую.

— Надо на Яик подаваться, — задумчиво предложи Иван Кольцо. — Там не найдут, не дотянутся.

— Твоя правда, — согласился Барбоша, — уходить надо отсюдова.

А казачьи станицы, узнавши про царское обещание разорить казачество, бурлили, как вода в котле. По не-скольку раз на день собирали казачий круг, кидали шапки на землю, предлагали каждый свое. Одни собирались отправиться в Москву с повинной, другие — уйти к крымскому хану, третьи — к запорожцам. Были и такие, что не думали уходить никуда с насиженных, обжитых мест, а укрепив городки, встретить царских стрельцов, как и положено воину, с оружием в руках. Но таких даже не слушали, понимая, что тем лишь озлобят царя, а тогда хоть петлю на шею накидывай.

Ермак так ни разу не вышел на круг, продолжая сидеть в курене. Как-то вечером к нему ввалились Яков Михайлов, Гришка Ясырь, еще несколько казаков и следом, закрыв собой дверь, протиснулся Гаврила Ильин всех были красные лица, запахло вином и первым начал кричать Гришка Ясырь, словно все еще спорил на кругу.