Читать книгу "Реквием по пилоту - Андрей Лях"

Они вышли и, перейдя улицу, направились вдоль набережной на северо-восток. Эрлен оставался в некогда подаренном Бэклерхорстом длинном пальто все с тем же парадным белым шарфом, а Инга завернулась в темный расписной платок и надела большие затемненные очки, сразу став ужасно взрослой и значительной. Эрликон смотрел на нее с гордостью, так, вероятно, Роберт Кон смотрел на Брет Эшли.

— Ты знаешь, я никогда не думала о Париже как о родном городе, — говорила Инга. — По сравнению с другими городами все мне здесь кажется каким-то игрушечным.

— Но тут, наверное, все тебе знакомо, все закоулки.

— Совсем нет. Знаю ровно столько же, сколько остальные, а может, и меньше. По здешним меркам мы очень мало переезжали. Помню, когда мы еще жили на рю де Шар, там был удивительный старый дом, его можно было пройти насквозь по верхнему этажу и потом спуститься на соседнюю улицу… А еще там была огромная двойная лестница.

— Как это — двойная?

— Она была разделена надвое такой матовой стеклянной стенкой, и та, вторая, половина предназначалась для слуг. На ней были видны такие туманные силуэты… А наверху были большие внутренние окна в шестигранных рамах, словно иллюминаторы, я любила становиться на цыпочки и заглядывать, что там творится… А ты где жил и где живешь теперь?

Хороший вопрос. Где его дом?

Стоял тот закатный час, когда осеннее солнце, прежде чем скрыться за крыши и трубы правого берега, оповещает деревья и холмы парка на левом берегу о приближении октябрьской ночи. Справа от пилота за газоном и деревьями проезжали машины, еще дальше стояли дома, а слева, между ним и гранитным парапетом, постукивала каблучками своих сапожек дочь Рамиреса Пи-редры, а за ней река неторопливо поворачивала к каналу и нависавшему впереди мосту с чугунным узором фонарей.

— Я живу… — начал Эрлен. — Ну… До десяти лет я жил в интернате, в Мишкольце, там очень красиво. Потом жил у Скифа в Деревне, это когда учился в школе и колледже, у него там большой дом и все в одной комнате… Бывает, живу у отца, но это редко. Ну, еще по нескольку месяцев в году — клиника, вот там мой дом.

— Постой. — Инга чуть коснулась пальцами его лба. — Ты так специально зачесываешь волосы, да?

— У меня тут шишка, — пробормотал Эрликон, к своему удивлению ничуть не смущаясь. — От электрода. Сюда вживляют электрод во время операции.

— Бедный, — сказала Инга. — А летать все это не мешает?

— Ужасно мешает, но что поделаешь.

— А отчего это так с тобой?

— Медицина еще не сказала последнего слова. У отца с матерью была генетическая несовместимость, еще плюс родовая травма — странно, что меня вообще спасли.

— Почему ты никогда не рассказываешь о матери?

Разговоры о Мэриэт всегда выбивали Эрлена из колеи. Это была запретная и в чем-то даже потусторонняя тема. Здесь он предпочитал придерживаться официальных формулировок.

— Мы давно не поддерживаем отношений. Откровенно говоря, ей просто не до меня.

Инга покачала головой:

— С твоей стороны это жестоко. Ты, конечно, недо-ласканный ребенок, но вдруг она тоже сейчас нуждается в поддержке?

Несокрушимая Мэриэт нуждается в поддержке? Вот удивительная мысль!

— Ты говоришь прямо как Скиф. Еще добавь, что она желает мне добра.

— Как знать, может, и желает.

Они как раз дошли до моста и вступили во мрак первой арки, сложенной старыми изъеденными камнями с белыми потеками по стыкам, и вот на фоне этих камней Эрликон увидел подходившего маршала в распахнутой длиннополой шинели.

— Чему быть, того не миновать, или все пути ведут к свиданию, — мрачно возвестил Дж. Дж, покосившись на Ингу. — И это отнюдь не название пьесы. Вам навстречу движется компания во главе с чемпионом в состоянии наилегчайшего подпития. Еще можем попытаться свернуть.

— Нет, — ответил Эрлен, и Инга с недоумением посмотрела на него.

— Жаль, — отозвался маршал без всякой, однако, грусти. — Эта история не сделает нам чести. Но будь по-твоему: поможем нашему другу в переоценке ценностей. Главное, не спеши и за пушку не хватайся — их всего четверо.

Смешно. Эрликон даже не сразу понял, о чем речь, — он давно уже не воспринимал пистолет как оружие, считая его частью одежды. Они как раз успели выйти из-под моста и дойти до того места, где снова начинался газон, стриженые кусты и липы, когда впереди показалась компания пилотов, идущих с вечера, и над прочими возвышалась изрядно раскрасневшаяся физиономия Баженова. Тут только Эрлен начал понимать, что имел в виду Кромвель.

Эдгар, строго говоря, не желал ничего дурного. Чувство веселой злости, охватившее его на выходе из архива, за последовавшие затем два часа разрослось до фантастических размеров, чему в немалой степени способствовала поглощенная чемпионом грандиозная комбинация из «Манхэттена», «Бурбона», «Международного», «Континенталя», «Шампань-Коблера», странного «Колибри» и еще чего-то в великом множестве. По причине, что Баженов был человеком практически непьющим, действие оказалось сногсшибательным едва ли не в буквальном смысле, а учитывая то, что до этапа оставалось два дня, все эти излишества сулили ему скорую встречу с обильной и малоприятной химией, о чем напрямую заявил старая черепаха Дэвис.

— Дэвис, — радостно ответил Эдгар, глядя широко открытыми карими, в каких-то веснушках глазами, — вот ответьте мне: разве я что-нибудь хоть раз украл? Я кого-то обманул? Нет, я старался делать честно. Дэвис, я честный человек!

Но это была уже пиковая стадия. Первый взрыв веселья Баженов испытал, когда вспомнил, что после эрленовских нулей на экране он не стал смотреть свои собственные показатели. Увы, там могли проскочить и сотые, и десятые, а кое-где, возможно, и единицы.

— Забыл! — сказал Эдгар бармену, встряхивая кубики льда в стакане. — Забыл посмотреть! Фрейд!

Среди подлинных, натуральных Эрленовых индексов тоже, бывало, попадались нули, например на кабрировании…

— Да ведь это и дурак сможет, — сообщил Эдгар все тому же бармену.

…Но в основном пестрели единицы, тройки, а случались и четверки. Тут Баженов даже захохотал, потрясенный открывшейся ему истиной: невозможно обыграть пилота, имеющего все нулевые индексы! А это значит, что кубок Серебряного Джона он уже проиграл, и роковой третий этап ровным счетом ничего не значит. Проиграли вообще все. Выиграл один Эрликон. Уже сейчас.

— Я ничего такого не сделаю, — объявил Эдгар собравшейся вокруг него публике, большинство из которой впервые наблюдали интеллектуала высшего пилотажа в таком виде. — Мне просто интересно, как он будет смотреть мне в глаза… неужели так же, как раньше? Ведь должно же что-то измениться, верно?

Этот дикий душевный зуд убедиться в реальности, как он полагал, предательства, прикоснуться к неведомому доселе извороту человеческой психики даже отвлек Баженова от сути самой загадки — не важно, как Эрлену удалось это сделать, бог с ним, в технический век живем, но ответь, дорогой друг, неужели ты хочешь остаться таким же, каким был до этого, когда у тебя в показателях сквозили твои родные двойки и тройки?