Читать книгу "Минус Финляндия - Андрей Семенов"

И Молотов, и Маленков, разумеется, не были пешками из сталинского окружения. Они являлись весьма крупными фигурами, влиятельными и в партии, и в промышленности, и в армии, и за рубежом. Ни один видный руководитель, будь то генерал, дипломат, директор важного завода или секретарь обкома, не снимался и не назначался на свою должность без согласования с Георгием Максимилиановичем. Ни одно крупное решение, касающееся вопросов внешней или внутренней политики, не принималось без участия Вячеслава Михайловича.

Они знали свою силу и власть и хорошо знали силу и цену власти, которую олицетворяли собой, знали цену каждому, кто так или иначе соприкасался по работе с ними или со Сталиным. Никто из военных и государственных вождей не был им равен даже отдаленно.

Это видно уже по одной небольшой, но ясно говорящей детали. Сталин не носил дорогих костюмов. Он ходил во френче, а в последнее время — в военной форме с погонами. Никто никогда не видел товарища Сталина, обвешанного дорогими побрякушками. Никто никогда не видел на груди товарища Сталина высших советских полководческих орденов. Единственным украшением его одежды была Золотая Звезда Героя Социалистического Труда, полученная еще до войны. В 1945 году Сталину было присвоено звание Героя Советского Союза, но Иосиф Виссарионович не принял вторую звезду и никогда ее не одевал. Так и остался он на всех официальных портретах и фотографиях во френче или кителе с одной-единственной наградой.

Мало ли у Сталина было золота? У него золота было десятки тонн. Мало ли у Сталина было рубинов, алмазов, изумрудов? Мешки! Не только Алмазный фонд, но и все недра Советского Союза были в его распоряжении.

Однако руководитель государства был скромным человеком. Он понимал, что не побрякушки укрепляют власть и усиливают государство. Сталин не жалел золота и платины на ордена для своих генералов и маршалов, но не вешал дорогие награды на собственный мундир.

Молотов и Маленков в этом отношении полностью соответствовали своему вождю. Им только в прошлом, сорок третьем году, были присвоены звания Героев Социалистического Труда, но никто не видел их даже с этой наградой на груди. Для них высшей наградой, смыслом жизни, религией была абсолютная власть. Власть, не доступная никому, кроме них. Ни одному самому раззолоченному маршалу. Ни одному самому оборотистому наркому.

На дачу для беседы с финским генералом приехали вершители судеб мира.

XXXV

25 января 1944 года. Ночь, Кунцево.

Молотов и Маленков прошли в столовую и попросили коменданта разбудить генерала Луукканена. У соратников Сталина не было намерения специально доставлять финну какие-либо неудобства. Так работал Сталин, а вслед за ним — все страна. Сталин просыпался после десяти часов утра и не уезжал из Кремля раньше двух часов ночи, а мог проработать и до четырех-пяти часов утра. Уезжая на свою дачу в Кунцево, он обычно приглашал с собой на ужин несколько ближайший соратников — Маленкова, Молотова, Берия, Кагановича. За ужином Сталин продолжал обсуждение текущих дел в домашней доверительной обстановке. В это время решались вопросы государственной, жизненной важности. Вся страна знала, что Сталин не спит до утра, и не спала вместе с ним. Мало ли какая справка могла понадобиться вождю и его окружению, мало ли какие сведения их неожиданно заинтересуют.

Молотов и Маленков могли приехать на дачу только после того, как сам Сталин уедет из Кремля. Верховный был осведомлен о прилете в Москву представителя маршала Маннергейма, желал его прибытия и сам лично согласовывал круг вопросов, подлежащих обсуждению, но Молотова и Маленкова долго не отпускал и не уехал отдыхать сам до тех пор, пока все, что должно быть сделано сегодня, не было завершено.

Через десять минут Луукканен, щурясь спросонья на яркий свет в коридоре и прихожей, прошел в столовую, одетый и подтянутый. Дверь за ним закрылась. Коля и Головин, также разбуженные комендантом, остались стоять в прихожей, не смея зайти в столовую без приглашения.

Минут через пять дверь приоткрылась, и из нее выглянул генерал:

— Извините меня, молодой человек, — учтивым тоном обратился он к Коле по-фински. — Я понимаю и умею говорить по-русски, но боюсь, моих познаний в языке будет недостаточно для того, чтобы мы поняли друг друга ясно и точно, избегая двусмысленных толкований. Будьте любезны послужить нам в качестве переводчика.

Головин, который не владел финским настолько, чтобы уметь переводить «ясно и точно, избегая двусмысленных толкований», остался в прихожей и пробыл в ней три с половиной часа, почти до шести утра. Около шести все трое переговорщиков вышли из столовой. Молотов и Маленков попрощались со всеми присутствующими за руки и отбыли отдыхать.

После того как Луукканен ушел в свою комнату спать, Головин посмотрел на Колю тем взглядом, который был понятен им обоим. От этого взгляда многие становились словоохотливыми, когда с ними беседовал Филипп Ильич. Но на этот раз проверенный прием не сработал.

— Я устал, Филипп Ильич, — сказал Коля. — Разрешите идти спать?

Коля здорово вымотался за то время, что провел в столовой в обществе трех высокопоставленных руководителей. Он не имел опыта профессионального переводчика-синхрониста, а такая работа очень выматывает. Попробуйте хотя бы час присутствовать при оживленном разговоре трех людей и дословно повторять сказанное каждым из троих собеседников. Мозги закипят уже через двадцать минут! У Коли в голове сейчас была полная каша из русских и финских слов и целых предложений, которые никак не связывались в единое целое. Он проспал до обеда.

На даче они провели три дня. Каждую ночь сюда приезжали Молотов и Маленков, разговаривали с финским генералом, а Коля переводил. Головин на эти переговоры допущен не был. Утром после третьего, заключительного раунда переговоров, Маленков попрощался и уехал, Луукканен пошел отдыхать, а Молотов пригласил Головина в столовую и два часа подробно информировал его о результатах переговоров в той части, которая касалась генерала. Майор Осипов, три ночи просидевший в компании высших руководителей, был в полной мере осведомлен о сути достигнутых соглашений.

Хотя Коля и присутствовал на переговорах, не только слышал, но и повторял вслух каждое слово, сказанное на них, он, надо признать, не в полной мере оценил суть и значение происходящего. Все, что он услышал за эти три ночи, перемешалось у него в голове причудливо и бессвязно. Только иногда всплывали обрывки: «территориальные постановления», «политические постановления», «военные, военно-морские и военно-воздушные постановления», «репарации и реституции», «экономические постановления», «контракты, сроки давности и ценные бумаги», «призовые суды и судебные решения».

По своей неопытности Коля не мог понять и оценить того, что сейчас в его присутствии определялись пункты мирного договора с Финляндией, который формально будет заключен значительно позже — в феврале 1947 года в Париже. Пункт за пунктом будущий мирный договор повторит почти дословно то, что сейчас Молотов и Луукканен набрасывали простыми карандашами на листах бумаги, препираясь и договариваясь о каждой запятой. Он еще не знал, что все то, что дальше будет происходить на огромном пространстве от Северного Ледовитого океана до Балтийского моря, все те события, в которые окажутся вовлечены миллионы человек, — все это, может быть, и важно, но второстепенно. По-настоящему важны лишь те положения, которые сейчас совместно вырабатывали Молотов, Маленков, Луукканен и которые через несколько дней утвердят Сталин и Маннергейм. Ни один танк не проедет дальше предназначенного для него рубежа, ни один боевой корабль не выйдет за пределы квадрата, ему указанного, ни одна пушка не сделает лишнего выстрела и ни один генерал не уничтожит людей и зданий сверх допущенного. Так выглядит большая политика.