Читать книгу "Спутники Волкодава. Ветер удачи - Павел Молитвин"

Прежде смысл этой фразы как-то ускользал от Эвриха, предпочитавшего полагаться на собственные силы, но теперь он вынужден был признать, что человек, надумавший вверить свою судьбу в руки Всеблагого Отца Созидателя, здорово упрощает и облегчает свое существование. В решении свалить на другого одолевающие тебя заботы определенно есть своя прелесть. Во всяком случае, прелесть новизны, уточнил Эврих, наблюдая за гаммой чувств, последовательно отражавшихся на лице Амаши.

Изумление, возмущение, понимание того, что его провели и поставили в глупое положение, досада и, наконец, решимость во что бы то ни стало завершить начатое дело, преобразив одутловатый лик Душегуба, вновь исчезли под маской азартного и не слишком умного игрока.

— Вот это по-нашенски! Спорить так спорить! — притворно восхитился он, и заулыбался, выдавливая из себя кудахчущий смех, и даже потянулся, вроде бы собираясь поощрительно похлопать Эвриха по колену, но пронзительные, змеиные глаза оставались по-прежнему холодными и злыми. — Однако же зачем тебе мой перстень? Лучше, пожалуй, я против твоих писулек и склянок, хоть и ни к чему они мне вовсе, полновесные цванги поставлю. Золотишко-то, оно и накормит, и напоит, и в постель к красивой девке уложит! А с перстенька моего какая тебе польза? Да и не стоит он, право же, трехсот монет…

— Конечно не стоит, — согласился Эврих. — Но ведь и я не для прибытка спорю. Ну, решай, готов или нет перстеньком рискнуть? А то, гляди, скоро уж и бою конец.

— Добро. — Амаша протянул арранту мягкую короткопалую ладонь. — Газахлар, ты свидетель нашего уговора.

Хозяин «Мраморного логова» кивнул с таким видом, будто пари его ничуть не заинтересовало, и уставился на сцену, где кружили девять ярко разодетых и раскрашенных, издали похожих на танцоров воинов.

Представив кипящие в Газахларовой душе гнев и ярость, Эврих ухмыльнулся и мысленно потер руки от удовольствия. Он поставил на кон то, чем не владел, и, в чью бы пользу ни решился спор, окажется в выигрыше. Сомнительном, прямо скажем, выигрыше, но, имея дело с Душегубом, на лучшее рассчитывать не приходится.

Если его тюки перейдут к Амаше, он сегодня, самое позднее завтра сбежит из-под опеки Газахларовых телохранителей и забьется до времени в какую-нибудь щель в приречном районе, где сыскать его будет мудрено не только бывшему хозяину, но и людям Амаши. Ну а коли улыбнется ему удача и завладеет он очаровательным, но совершенно никчемушным и даже могущим повредить его здоровью перстеньком, ход будет за Амашей и Газахларом.

И все же в легкомысленном, вызывающем, чреватом неприятностями и к тому же отдающем мальчишеством поступке его имелся скрытый смысл, который, хотелось бы верить, до поры не будет угадан ни Душегубом, ни хозяином «Мраморного логова». Заключался он в том, что в нынешнем своем положении Эврих исчерпал все доступные способы покинуть Город Тысячи Храмов и ему надобно было искать какие-то новые возможности, которые могли открыться лишь с изменением его положения в здешнем обществе. Удрав из «Мраморного логова», он попробовал бы связаться с контрабандистами, которые, судя по наличию в лавках Мванааке кое-каких товаров, ухитрялись заниматься своим ремеслом невзирая на запреты Кешо. Будучи же представлен императору, а того лучше — сделавшись императорским лекарем, он расширил бы круг знакомств и в конце концов отыскал какого-нибудь высокопоставленного чиновника, рискнувшего за солидное вознаграждение способствовать его бегству с южного континента. Второй путь — более рискованный — позволял, однако, надеяться, что ему удастся выбраться из столицы со всем своим бесценным грузом, и Эврих предпочел бы избрать именно его. Но для этого трое мибу должны были победить шестерых пепонго, а происходящее на сцене внушало серьезные сомнения в подобном исходе затянувшегося боя.

Никогда прежде Эвриху не доводилось видеть столь странной схватки, которая, если забыть о неизбежности кровавого финала, действительно сильно смахивала на театральное представление. Вооруженные длинными тяжелыми копьями мибу были в одних белых набедренных повязках, но при этом ярко разрисованные тела их украшало огромное количество аляповатых ожерелий, ручных и ножных браслетов, а головы венчали плетенные из ремней шапочки, над коими реяли высокие курчавые перья рабуи, похожие на кучевые облачка или же на горы взбитого крема. Карлики в алых плащах, с маленькими круглыми щитами и короткими метательными дубинками, вырезанными из железного дерева, выглядели на их фоне расшалившимися детьми, но мало кого из сидящих в театре могла обмануть их кажущаяся безобидность и беспомощность.

Устроители кровавого зрелища были прекрасно осведомлены о возможностях выпускаемых на сцену бойцов и позаботились о том, чтобы силы противников оказались равными. Лучшим доказательством этому было то, что к тому моменту, когда Эврих заставил себя взглянуть на сражавшихся, один из мибу был убит, а двое пепонго корчились на залитом кровью песке. Оставшиеся на ногах бойцы, получив легкие ранения, продолжали плести затейливый рисунок боя, вникнув в который аррант понял, что пигмеи начинают все более активно теснить мибу, успешно используя дубинки своих тяжелораненых товарищей.

Лишенные щитов, являвшихся, в действительности, неотъемлемой частью их вооружения, мибу могли только увертываться от пущенных в них метательных снарядов и медленно, шаг за шагом отступали, позволяя тем самым пепонго вновь и вновь поднимать и пускать в ход свои смертоносные дубинки, которые те кидали с завидной точностью и силой. Пассивность мибу неизбежно должна была привести к тому, что рано или поздно один из них не успеет уйти из-под удара метко брошенной дубинки, после чего жить им останется считанные мгновения.

Сознавая это, они изо всех сил пытались устоять на месте и все же вынуждены были отступать, пританцовывая, раскачиваясь из стороны в сторону в рваном, постоянно меняющемся ритме, дабы сбить с толку следующих за ними по пятам и ловящих каждое неверное движение пепонго. К удивлению Эвриха и возмущению зрителей, мибу не пробовали атаковать и почти не делали ответных выпадов, словно смирившись с ожидавшей их смертью.

Впрочем, это-то как раз аррант мог понять. Припомнив заповедь пастыря Непры о том, что лучше быть обиженным, чем обидчиком, он, рассудив, что, очень может статься, поступил бы на месте мибу точно так же, перестал следить за поединком, исход которого был, похоже, предрешен, но истошные вопли зрителей вскоре оторвали его от размышлений, каким способом и когда лучше всего избавиться от опеки Газахларовых телохранителей.

— Ми-бу! Ми-бу!.. — надрывалась та часть зрителей, что ставила на трех рослых воинов.

— Бей! Бей! Бей! — вторили им сочувствующие пепонго.

Причина же всего этого шума была в том, что один из пигмеев, нарушив установившееся течение боя, вооружился копьем поверженного противника и атаковал мибу от центра сцены. Мысль, казавшаяся на первый взгляд здравой, привела к той самой оплошности, на которую рассчитывали и которой терпеливо дожидались пятившиеся под натиском карликов мибу.

Завладевший тяжеленным копьем парень был не в силах его метнуть и, делая им выпад, собирался, видимо, не столько поразить цель, сколько отвлечь на себя внимание одного из рослых противников. И преуспел в этом. Вот только не ожидал он, что мибу, вместо того чтобы сделать ответный выпад, рискнет кинуть в него свое единственное оружие. Копье пронзило тщедушное тело карлика насквозь, и, попробуй бросившийся к нему мибу извлечь из него свое оружие, тут бы ему и пришел безвременный конец. Но он в стремительном прыжке дотянулся до копья, выпавшего из рук убитого пепонго, и, продолжая движение, метнул его в ближайшего противника.