Читать книгу "Empire V [= Ампир В ] - Виктор Пелевин"

— Что это? - спросил я.

— Значит так, - сказал Локи. - Видишь шприц? В нем транквилизатор. Как я уже говорил, он вызывает практически полный паралич всего тела примерно на сорок часов. Шприц дистанционно управляется через сервопривод, подключенный к компьютеру. Ваши стихи будут мгновенно отправлены известной тебе особе, причем она не будет знать, какое стихотворение написано тобой, а какое Митрой. Когда она прочтет их и выберет победителя, решение будет так же мгновенно передано назад. Тогда включится один из соединенных с шприцем сервомоторов - твой или на руке у Митры. Вслед за инъекцией последует оглашение дуэльного ордера и его немедленное исполнение. Вопросы?

— Все ясно, - ответил я.

— Тогда сядь, пожалуйста, за компьютер.

Я подчинился.

— Закатай рукав…

Когда я сделал это, Локи намочил ватку в спирту и принялся протирать мне локтевой сгиб.

— Мне сейчас плохо станет, - томно сказал я.

Я не кокетничал. Правда, дело было не в манипуляциях Локи, а в принятом препарате.

— Ты сам этого хотел, - сказал Локи. - Думать раньше надо было. Сейчас будет немного больно - введу иголочку…

— Уй! - дернулся я.

— Все-все. Теперь не шевели рукой, дай закрепить повязку… Вот так…

— Как я этой рукой печатать буду? - спросил я.

— Осторожно и медленно, вот как. Времени предостаточно, можно набить одним пальцем… Посмотри-ка на экран.

Я поглядел на экран.

— В верхнем углу часы. Отсчет времени пойдет с момента, когда тебе и Митре будут объявлены темы для стихосложения.

— А они что, разные? - спросил я.

— Увидим. У каждого из вас ровно полчаса времени. Кто не представит свое стихотворение за этот срок, автоматически считается проигравшим. Готов?

Я пожал плечами.

— Значит, готов.

Локи вынул мобильный и поднес его к уху.

— У вас все работает? - спросил он. - Отлично. Тогда начинаем.

Сложив телефон, он повернулся ко мне.

— Время пошло.

На экране ноутбука возникли два прямоугольника. Над левым было слово "Митра"; над правым "Рама". Потом внутри прямоугольников стали по одной появляться буквы, словно кто-то печатал на машинке. Митре досталась тема "Комарик". Моя звучала так - "Князь Мира Сего".

Это было удачей, потому что Тютчев, связь с которым я уже ощущал, мог многое сказать по этому поводу.

Проблема заключалась в том, что словесные оболочки всех моих мыслей стали удивительно убогими и однообразными: албанский был совсем молодым, но уже мертвым языком. Впрочем, проблему формы предстояло решать позже - сперва надо было разобраться с содержанием, и я погрузился в созерцание открывшихся мне горизонтов духа.

Я не узнал ничего интересного про жизнь девятнадцатого века. Зато я сразу понял, что означало известное тютчевское четверостишие "Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать, в Россию можно только верить". Как оказалось, поэт имел в виду почти то же самое, что создатели моей любимой кинотрилогии "Aliens".

В фильме эффективная форма жизни зарождалась внутри чужого организма и через некоторое время заявляла о себе оригинальным и неожиданным способом. В российской истории происходило то же самое, только этот процесс был не однократным, а циклично-рутинным, и каждый очередной монстр вызревал в животе у предыдущего. Современники это ощущали, но не всегда ясно понимали, что отражалось в сентенциях вроде: "сквозь рассыпающуюся имперскую рутину проступали огненные контуры нового мира", "с семидесятых годов двадцатого века Россия была беременна перестройкой", и тому подобное.

"Особенная стать" заключалась в непредсказуемой анатомии новорожденного. Если Европа была компанией одних и тех же персонажей, пытающихся приспособить свои дряхлеющие телеса к новым требованиям момента, Россия была вечно молодой - но эта молодость доставалась ценой полного отказа от идентичности, потому что каждый новый монстр разрывал прежнего в клочья при своем рождении (и, в полном соответствии с законами физики, сначала был меньшего размера - но быстро набирал вес). Это был альтернативный механизм эволюции - разрывно-скачкообразный, что было ясно вдумчивому наблюдателю еще в девятнадцатом веке. Никаких обнадеживающих знаков для нацеленного на личное выживание картезианского разума в этом, конечно, не было - поэтому поэт и говорил, что в Россию можно "только верить".

В результате этого прозрения я лишний раз понял, какое мужество и воля требуются, чтобы быть вампиром в нашей стране. А практическим следствием был дополнительный градус презрения к халдейской элите - этим вороватым трупоедам, пожирающим остатки последней разорванной туши и думающим из-за этого, что они что-то здесь "контролируют" и "разруливают". Впрочем, им еще предстояла встреча с новорожденным, который пока что набирался сил, прячась где-то между переборками грузового отсека.

Все эти мысли пронеслись сквозь мой ум всего за минуту-две. А потом я почувствовал, что из меня наружу рвется грозный мистический стих-предупреждение - и как раз на заданную тему.

Я записал все что мог. Это было трудно, потому что в албанском имелось мало подходящих конструкций для фиксации тончайших духовных образов, открывшихся моему мысленному взору, а все остальные речевые парадигмы были блокированы, и каждое слово надо было долго отдирать от днища ума. Мне приходилось подбирать очень приблизительные подобия, сильно проигрывавшие рафинированной образности девятнадцатого века. Но зато стих выиграл в экспрессии. Когда я дописал его, у меня осталось еще целых пять минут, чтобы внимательно перечитать написанное.

Получилось вот что:

СТАС АРХОНТОФФ

Зачем скажи Начальнег Мира

Твой ладен курицца бин серой?

Кто Бени, Фици, Ары пира?

Они тваи акционеры?

Зачем ты так нипабедимо

Керзою чавкаиш в ацтои?

Каму кадиш в тумани виннам

Под купалами Главмосстройа?

Ты щаслеф. Ветир мньот валосья,

Литит салома тибе ф морду.

Но биригис. Твой след ф навози

Уж уведал Начальнег Морга.

Я перечитал это мрачное пророчество три раза, проверяя и исправляя ошибки. Переправив "они" на "ани", я с гордостью ощутил, что сам не понимаю написанного до конца. Ясно было только происхождение названия: существовал гностический текст "Ипостась Архонтов", который мы проходили на уроке дискурса. Я, помнится, подумал тогда, что это хорошее имя для московского ресторатора ("любимец московской богемы Ипостас Архонтов открывает новый гламурный вертеп "Лобковое Место"…) А теперь боевая муза нашарила Ипостаса в моей памяти.