Читать книгу "Первый отряд. Истина - Анна Старобинец"

— Теперь все изменится! — Эрвин, напротив, необычайно воодушевлен. — Теперь все будет совсем по-другому. Я помогу тебе. Я буду на твоей стороне. Мы не допустим войны…

— Примирение, — говорю я, все так же сонно. — Надя Русланова. Она придет на ту сторону.

— Не придет! И мы не пойдем туда. Это ловушка! Это конец, поверь! Нам не надо туда идти!

— Она придет. Мы пойдем. Считай, что это мое третье желание. Которое ты мне задолжал…

— Не надо!

— Надо. — Мне вдруг становится скучно. — Но сначала нужно поспать…

Он берет меня на руки. Как ребенка. Он несет меня в дом. Он говорит мне:

— Давай останемся, Ника. Пожалуйста… Я не хочу умирать. Он говорит:

— Давай поженимся, хочешь? А хочешь, я тебя увезу? И мы всегда будем вместе?..

Он кладет меня на кровать. На какую-то долю секунды его возбужденный лепет проникает внутрь моего тумана. Внутрь пузыря пустоты, в котором я тихо дремала весь день. В какой-то момент мне действительно хочется согласиться. Сказать ему «да». Увези, и женись, и избавь — но тени… Голодные тени, сидящие, кто на чем, словно в ожидании спектакля, капризные тени, пришедшие сегодня меня навестить, — они поднимаются, они бьются, как бабочки, в мой пузырь пустоты. Они облепляют его, мне не видно их лиц, но я помню их лица. Цыганка и Клоун. Рыжий и Жирная. И Немой. И моя сестра. И все они такие счастливые… И еще Данилов, он выстукивает на бубне Speak softly love. И еще Амиго. Он ныряет в кольцо из огня и тумана. И кричит: «до свидания». И не возвращается никогда…

— …До свиданья, друг мой, безруки, без слова, не грусти и не печаль бровей…

— Красивое стихотворение. Но почему друг хочет грустить? Иго друг — он ведь скоро вернется…

— Он не вернется, Амиго.

— Почему? Он же говорит «до свидания». Значит, «до встречи». Значит, он скоро придет.

— Нет. На самом деле он уйдет навсегда. Он умрет.

— Что значит «умрет»?

— Его больше не будет.

— А кто будет?

— Никого, Амиго.

— Друг — это ведь я. Это Амиго. Про меня стихотворение, да?..

— Красивое стихотворение, — говорит Эрвин. Я рассказала тебе стихотворение?

— Да, только что. Ты разве не помнишь?

— Нет, это, наверное, во сне…

— Странно. — Он хмурится. — Кто-нибудь рассказывал тебе это стихотворение недавно?

— Какая разница.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

«Здесь птицы не поют, деревья не растут, и только мы, плечом к плечу, врастаем в землю тут…»

Песня Булата Окуджавы

«Аушвиц больше подходит для проведения подобных испытаний, чем Дахау, так как климат в Аушвице несколько холоднее, а также потому, что в этом лагере опыты будут меньше привлекать внимания ввиду его большей площади (испытуемые громко кричат при замораживании)».

Из письма доктора Зигмунда Рашера Генриху Гиммлеру

1

НИКА

Чернильное озеро в каменном кольце гор густо сочится туманом — как будто там, глубоко под землей, кто-то развел походный костер и теперь варит уху из песка и ила, каракатиц, ракой и рыб в высоком котле с рваными осыпающимися краями.

Несмотря на увечье, беспалый ловко управляется с веслами.

не человек, не дух и не демон

Он гребет ритмично, как автомат, и скрип весел в уключинах словно бы исходит из него самого.

какой-то слегка изувеченный механизм…

Ника и старуха Ткачева сидят на носу лодки. У их ног валяется катана в черном чехле. И еще большая канистра с чем-то темным. У Ники в руке овальный бубен, обтянутый кожей оленя. ()на смотрит на скалы, на гигантский отпечаток человеческой фигуры в камнях. Который выглядит так, словно кто-то большой и усталый, кто-то пришедший издалека, кто-то, для кого камни все равно, что мягкая глина, — словно этот кто-то прислонился к скале отдохнуть. А потом пошел дальше. Варить свою уху из тумана…

Близнецы — на корме. Они смотрят не на скалы, а выше, и в четырех одинаково синих глазах отражаются четыре одинаково круглые луны.

Все молчат. Беспалый выгребает на середину Сейдозера и говорит:

— Дальше пешком.

Он поднимает канистру и отвинчивает от нее крышку.

Протягивает канистру Нике. И говорит:

— Тут клюквенный сок.

Она берет канистру. Она почему-то знает, что делать. Чтобы не испугать духов, чтобы их обмануть, чтобы духи не поняли, что к ним проникли живые… Она выливает часть сока себе на лицо. Себе на одежду. Передает канистру дальше — чтобы то же самое сделали близнецы и Ткачева…

Они тихо покачиваются в лодке — четыре окровавленных человека и их проводник. Потом Ника встает на ноги и стягивает с себя майку. Близнецы смотрят на ее грудь двумя парами синих, голодных глаз. Они сидят, плотно прижавшись друг к другу. Их пепельные кудри, их пепельные лица в темно-красных потеках. Они похожи на раненого двухголового волка.

— Не смотри на меня, Оборотень.

Они синхронно закрывают глаза.

Она снимает с себя всю одежду, она знает: для настоящего обряда нойд раздевается полностью. Она бьет в бубен — она знает: главное, это чтобы был ритм, и не важно, какая песня… Та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та…

Speak softly, love, so no one hears us but the shy

Она бьет в бубен. Она прикрывает глаза.

The vows of love we make will live until we die

Она видит, как Оборотень разрывается надвое, и один остается сидеть, а другой косо падает вперед, на дно лодки. Она видит на три четверти наполненный шприц в руке у того, второго. Он встает в полный рост, он идет, раскачивая лодку, вперед. Он подходит к Ткачевой и говорит:

— Закатайте рукав.

— Что это?

— Волшебный раствор. В свое время вы были с ним неплохо знакомы…

Старуха закатывает рукав кофты. Ее рука крупно дрожит. Он вонзает иглу в старческую вспухшую вену. Старуха закрывает глаза. Улыбается уголком рта, потом оседает, кладет голову на облупившийся деревянный борт лодки…

— Теперь ты, — говорит он Нике. Он сжимает ее голую руку, держащую бубен, чуть выше локтя.

— Мне это не нужно, Эрик. — Она медленно качает головой. — Я и так уже вижу границу.

Но он не слушает.

Острие иглы кажется ей холодным и каким-то настойчивым. Словно ее кусает оса с ледяным тонким жалом. Засыпая, она видит, как Эрик вводит себе в вену остаток раствора. Засыпая, она продолжает бить в бубен…