Читать книгу "Евангелие от Крэга - Ольга Ларионова"

Харр с изумлением поглядел на своего собеседника – ишь ты, сам додумался до единого бога! Вот только край неба уже совсем зазеленел, скоро и солнышко выкатится травяной оладьей. Наслушался он сегодня вдосталь, а рассказывать про тихрианские обычаи – вопросов не оберешься. Хотя и не грех бы просветить старого служаку про то, какому такому единому богу поклоняться, кого чтить с рождения и до смертного часа.

Пусть своим умом доходит.

– Будет, – хлопнул он себя по колену. – Отсидели мы свой дозор.

– А и отсидели, – без особого энтузиазма отозвался Дяхон.

* * *

Продравши глаза пополудни, Харр ощутил себя в скверном расположении духа. Вроде и чужой ему Дяхон, а все-таки жаль. Делиться дарами амантовыми ему, разумеется, и в голову не приходило (одна Махидушка сколько выклянчит!), но хотя бы дать добрый совет… С другой стороны, давно положил он себе за правило в законы-порядки чужих дорог не вмешиваться, а поскольку все дороги на белом свете были ему, по правде говоря, чужими, то и странствовал он по ним, не оставляя ни малейших следов в умах встречавшихся ему на пути людей. И вот только здесь его что-то потянуло на мудреные речи: или староват стал, или не к месту пришлась на его стезе Мади-разумница.

На пороге зашелестело – ох, накликал. Явилась. Дом ей тут родной, что ли?

– Ты не занедужил, господин мой Гарпогар? – а голосок трепетный, будто и впрямь ее чужое здоровье заботит.

– Да чую, что не с той ноги встану… – сел на постели, почесал подмышки. – Ночь тоскливая выдалась.

– В околье пашем троих, говорят, поймали, но это с прошлой ночи, в кустах отсиживались. А то тихо, как в мирные дни. Или замерз ты без теплого плаща? В степях твоих отеческих, говорят, много теплее…

Вот привязалась! И про неоглядные просторы тихрианские напрасно напомнила, еще тоскливее на душе стало.

– А, страж тут один весь дозор о своей пищей старости прогоревал. И впрямь жалко старинушку, одиноко и голодно жизнь кончит.

– Ага, жалей его, жалей, – живо откликнулась со двора Махида, – небось про грошики убогие тебе толковал, про то, что крыши над головой не присудится… Так?

– А что, не так?

Махида злобно хохотнула:

– А про заначку потаенную, что у каждого стража где-нибудь под стеной закопана, он тебе не говорил? А сколько он за свою службу из дома амантова накрал, не рассказывал? Ты поинтересуйся, утешение ты мое утрешнее, пропадун ночной, кто богаче – я или он?

– Да что ему красть-то?

Махида бросила стряпню, стала на пороге, уперев руки в крутые бока:

– Как в дозор по нашему околью их нарядят, каждый обязательно что-нибудь у аманта стянет – кто чашку, кто полотенишко. Так. В хибарах на жратву поменяют, самих-то сытно кормят, чтоб силу не потеряли, а вот телесов, особливо ошейных, – тех едва-едва. Значит, несут добытое обратно телесам, что с зеленищем возятся, те им в лохани зверевой со дна зеленище соскребут, в посудину поганую накладут – и водицы сверху, так долго можно сохранять. А это уже на живую деньгу продают, в загашник свой. А кто иной и за будущую хибару платит, ему деревца в кружок посадят и ростят-лелеют, ветви в шатер связывают. Через десять-пятнадцать зим глядишь – только корой оплести, и хоть трех жен приводи. А ты говоришь – крыша над головой…

Харр спустил ноги с постели, махнул Мади, чтоб отвернулась, и, угрюмо посапывая, принялся натягивать штаны и дневной кафтан из рядна, что в самый раз по тутошней влажной жаре.

– На что ты обиделся, господин мой Гарпогар? – Мади сидела на корточках спиной к нему и все-таки почувствовала, что на душе у него хреново.

– Да не обида это! Вам, девкам, не понять, как это бывает, когда почуешь чем-то, локтем, что ли: живой рядом человек, брат – не брат, по свой, и беды все его понятны, и душа толкает помочь… А потом послушаешь про него ворюга продувной, да еще и слезу из тебя, дурака, давил… Мерзко. Голодал бывало, а чужим всегда брезговал. Грех это, и не любо солнцу ясному на такое глядеть.

– Дай мои кружала, Махида, – еле слышный шепот, а точно шило в зад.

Опять за свои каракули примется, умница-заумница, будто в первый раз слышит, что воровать негоже. Надоело. Он рывком подхватил перевязь с мечом, кивнул Махиде:

– У аманта пополудничаю! – и двинулся в город. Пора в караван напрашиваться, поглядеть, так ли уж тоскливо в соседних становищах. А то ни пиров, ни базаров – живут, точно им мозги обручем зелененым стиснули. Можно бы, конечно, и в одиночку рвануть, но лучше все-таки за спиной оставлять дом, куда можно вернуться без опаски. А то, строфион их задери, в соседних-то местечках, может, и еще хуже.

Так, голодный и раздосадованный, ввалился к аманту; сразу послышалась перекличка рабов, докладывающих хозяевам о госте, и откуда-то сверху слетел Завл, восторженный, уже с мечом в руке.

– А отец что, в отлучке?

– В загоне, блева дрочит, господин-пестун.

– Прикажи еду подать, не завтракал я нонче.

Мальчик вежливо поклонился, хлопнул в ладоши, что-то скороговоркой велел набежавшим телесам – видно было, что не впервой принимать кого-то за старшего. Повел Харра наверх, да не в покои с потолочными окнами, где обычно батюшка трапезничал, а прямо на крышу – на огороженной от ветров площадке был расстелен ковер с подушками, расставлены блюда с дымящейся едой. Вина, правда, видно не было. Он собственноручно накинул на гостя застольное полотенце с прорезью для головы, сам уселся напротив и принялся жадно глядеть Харру прямо в рот – видно, с нетерпением ждал, пока тот насытится. Когда Харр откусывал особо лакомый кусок, невольно глотал слюнки.

– Чего сам-то постишься? – не выдержал рыцарь.

– Тяжко будет с мечом прыгать, господин-пестун.

– И то верно.

Откуда-то снизу, видно, из проема оружейного двора, слышались короткие вскрики и звон мечей. Как-то очень уж скромно и степенно явилась Завулонь, поклонившись, высыпала из подола на ковер фрукты, присела за спиной брата, положив ему подбородок на плечо. Вид у обоих был какой-то заговорщический. Харру почему-то сразу припомнилось вчерашнее маленькое происшествие на лестнице.

– Ты вроде меня о чем-то спросить хотел, или нет?

Мальчик слегка повернул голову, скосив глаза на сестру, чей носик посапывал ему прямо в ухо, и решился:

– А правда ли, господин-пестун, что у твоего народа один бог?

– Я ж сказал – значит, правда. Ежели я тебе пестун, то переспрашивать меня негоже.

Мальчик зарделся.

– А с чего это ты моими обычаями интересуешься, а, Завл, амантов сын?

Мальчик еще раз стрельнул рысьим глазом на сестренку и, хватанув ртом воздуху, точно перед нырком, скороговоркой выпалил:

– А скажи, господин-пестун, справедливо это, что наш отец, воин могучий и мудрый, против себя еще двух амантов терпеть должен, а лесовой еще над ним и верх держит? Почему не быть ему единоправителем, да и бог чтоб был один, что всем ведает, от лесного орешка до острия меча амантова? Мы бы с Завкой ему подмогли, и лес, и ручей как-никак обиходили-полюбили… Почему – нет?