Читать книгу "Возвращение мертвеца - Лилит Сэйнткроу"

Сверху на нас падали хлопья эктоплазмы; потрескивая, они засыхали на моей коже и одежде и отваливались, как сухая корка.

– Ты меня нашел.

Эти слова прозвучали как всхлип. А я-то думала, что надежды на воскрешение больше нет. Вот оно, мое покаяние. Что же мне теперь делать?

– Разумеется. Ты же носишь мой знак. Ты думала, я умер, Данте?

«Конечно. Целый год ты не подавал признаков жизни, лежал себе кучкой пепла в своей урне, а Люцифер слал мне письма».

– Ну, так вот: ты мне все объяснишь, – буркнула я, словно поверив в то, что передо мной настоящий демон, а не призрак.

Он молча отступил в сторону, и я заковыляла к Келлерману, слегка подволакивая правую ногу. Жалкий был у меня вид, ничего не скажешь. Джафримель-призрак стоял слева от меня, держась подальше от моего меча и слегка касаясь меня плечом; от этого прикосновения по телу проплывали мягкие и теплые волны энергии. Залечивая раны. Возвращая к жизни тело.

Но сможет ли энергия вылечить мой разум?

Усилием воли я заставила себя не смотреть на Джафримеля. Если я на него посмотрю, он исчезнет, ибо что он такое, как не очередное видение, цветная и объемная галлюцинация, порожденная моим умирающим мозгом? Даже демонам нужен воздух; интересно, у задушенного, изнасилованного мозга полудемона могут перед смертью возникать галлюцинации?

Неужели я все еще жива? Или у меня в мозгу произошло то, что доктор Кейн назвал бы классическим примером психического нападения, приведшего к смерти?

Представляю, с каким удовольствием он кромсал бы меня своим скальпелем.

Я взглянула на Келлермана Лурдеса. Он вновь начал корчиться, нога выпрямилась, и кость защелкала – кажется, сломанные концы начали срастаться. Моя правая рука сама подняла меч острием вверх. По клинку пробежала голубая молния – свет был яркий, насыщенный. Как же он отличался от мертвенно-бледного, ядовитого свечения Мировича!

Его глаза вновь закатились, и я увидела Лурдеса, который, повернув голову, смотрел на меня осмысленным взглядом. Смотрел пристально, не мигая. Затем его губы шевельнулись: «Кто?»

О боги!

– Я Дэнни Валентайн, – хрипло ответила я. – Училась с тобой в одной школе, Келлер. Я на два года младше тебя. Мы с тобой ни разу не общались.

Судя по выражению его глаз, он меня понял. Затем опустил голову на пол.

– П-пожалуйста, – прохрипел он. – Пока он не вернулся…

– Ты пожиратель, к тому же еще и мул, – сказала я. – Это неизлечимо. На такой стадии.

На его лице появилось выражение невероятной усталости. Усталости – и решительности, от которой у меня защемило сердце.

– Сделай… это. Кто-то… из них… выжил?

– Полиамур – Бастьян. И еще трое. – Я приподняла меч. – Последний вопрос. Скажи: зачем?

Мне нужно было это знать.

– Месть… – Его веки затрепетали. – Я… забрал его. Остальные… не смогли. Я забрал… последнюю… часть. Я должен был… убить себя. Я не смог…

Конечно, не смог. К тому времени, когда Келлер понял, что он в себе носит, когда он понял, что Мирович не умер, ка уже прочно засело в нем. Келлер уже не мог убить себя – ка ему бы этого не позволило.

Я вспомнила Гейб. Сидя у постели Джейса, она сделала то, чего я сделать не смогла. Что ж, теперь мы поменялись ролями. Пришло время уравновесить чаши весов. Я сглотнула, чувствуя во рту привкус горечи. Глубоко вздохнула. Запах гниющей эктоплазмы, отирающих человеческих клеток и удушливой вони, исходящей от Мировича, боролся с дымным ароматом демона. Аура Джафримеля, сверкая черными языками пламени, касалась моей ауры; от знака на плече пошли волны энергии, которые принялись закрывать бреши в моей энергетической оболочке. Когда все было кончено, у меня вновь была надежная защита демона.

Голос Кристабель начал слабеть.

«Вспомни, – прошептала она. – Вспомни все».

Что это было – явь или воспоминания? Может быть, она, невидимая, стояла рядом со мной? А если она была здесь, то, возможно, с ней был кто-то еще? Может быть, все дети, погибшие в «Риггер-холле», или всего лишь один?

Только я?

Взявшись обеими руками за меч, я занесла его над головой. Собралась с силами, готовясь нанести удар.

– Все кончено, – прошептала я. – Покойся с миром, Келлерман Лурдес.

Сколько раз я, сидя у постели умирающего, произносила эти слова, от которых во рту появлялся горький привкус смерти. Работа некроманта – утешать умирающего, позволяя его душе легко и мирно перейти в царство смерти. И – что случалось не так уж редко – следить, чтобы она не вернулась назад.

«Его следует проводить с честью или, что еще важнее, с состраданием. Впрочем, жалость – не самое главное твое достоинство, Данио-сан», – прошептал мне в ухо голос Йедо, прорвавшись в мое кровавое настоящее, как водный поток медленно, но упорно пробивает себе путь в забитой грязью канаве.

Сострадание, жалость? К кому? К Лурдесу, или ко мне, или к нам обоим? Или ко всем душам, загубленным в «Риггер-холле»?

Значит, ко всем. К Роанне, к Эрану Хелму, к Долорес. К Кристабель, оставившей пометки в школьном журнале. Почему она это сделала? Что это было – проявление взрослого высокомерия или зарождающееся предчувствие? Она ли преследовала меня, или же ее голосом вещал иной разум, какое это теперь имеет значение? Милосердие – вот что важнее всего. Милость ко всем, кто остался жив, к Эдди и Полиамур.

К ним всем и ко мне.

И больше всего – к нему, невидимому ребенку, который бросился защищать всех нас, как в свое время бросился защищать меня Джейс. Все, теперь по счетам уплачено, остался один, последний, – с низким гудением меч описал в воздухе дугу, и круг замкнулся.

Лурдес закрыл глаза. И вдруг резко их открыл; в его глазах появился холодный голубой свет. На меня смотрел Мирович.

«Жалость – не самое главное твое достоинство, Данио-сан».

Верно, сказала я себе. Боги свидетели, я этого не забуду. Ради них. Ради всех детей.

Я снова взмахнула мечом. Это был великолепный удар – я вложила в него все силы. Мое ка издало вопль, короткий и резкий, как крик сокола или боевой клич уличного кота. Хлынула кровь; она била фонтаном вверх – это была кровь из артерии. Джафримель быстро оттащил меня назад, когда из шеи Лурдеса взметнулась мощная струя. Меч запел, завизжал, отбрасывая искры, металл словно ожил – по нему побежали бело-голубые молнии. Кровь лилась ручьем, но клинок оставался чистым и сияющим; я не помню, как убрала его в ножны; наверное, он сделал это сам.

Пронзительно вопя, Мирович отчаянно боролся за жизнь, его ка лихорадочно кидалось во все стороны в поисках чего-нибудь, за что можно было бы ухватиться, чтобы остаться жить; эктоплазма горела и покрывалась пузырями. Я стояла, вцепившись в плечо Джафримеля. Он по-прежнему не задавал мне вопросов, лишь молча смотрел и ждал, когда иссякнет река крови и эктоплазмы. В воздухе противно запахло блевотиной.