Читать книгу "Пир Джона Сатурналла - Лоуренс Норфолк"

— Это наш родовой завет, полковник Марпот. — Лукреция отважно встретила пронзительный взгляд голубых глаз. — Первый из нашего рода сражался как воин Божий.

Марпот придвинулся к ней так близко, что она почувствовала брызги слюны на лице.

— Вы меня за дурака принимаете.

— Вовсе нет, полковник.

Она всегда думала, что это просто древнее предание. Но сейчас стоявший рядом мужчина прищурился и пристально всмотрелся в изваяние, словно узнавая черты изъеденного временем каменного лика. Потом он повернулся и окинул взором долину. Далеко на горизонте темнела полоса леса.

— Прекрасно, — наконец возгласил Марпот. — Вы научитесь смирению, забытому Евой. Мы истребим всю роскошь здесь, в Бакленде. Обнажим ваши тела, дабы обнажить души, как Бог обнажил Адама и Еву. Я оставлю здесь пастора, чтобы вразумлял вас.

Лукреция почтительно кивнула:

— Обитатели усадьбы Бакленд с радостью встанут на путь исправления.

Грабительское войско Марпота опустошило все продуктовые кладовые в усадьбе и увело лошадей из конюшен. Многочисленное семейство Марпотовых жен выло псалмы на лужайке. Преподобный Япп сбежал. Его место занял Эфраим Клаф.

— Адам и Ева были наги, — пуча глаза, выдохнул чернобородый молодой человек, когда они в первый раз молились наедине. — Наги, как младенцы.

Она холодно взглянула на него:

— Но мы с вами не младенцы. Не так ли, пастор Клаф?

Он ходил вокруг нее, пока она делала вид, будто молится. Лукреция слышала за спиной его тяжелое дыхание. Позже она издевательски изобразила нового священника перед Джеммой, и они закатились смехом на ее кровати. Но он не осмеливался до нее дотронуться. Лукреция облачилась в доспехи набожности. Завернулась в цвета раскаяния, спрятав свои страхи и желания глубоко в душе, где их никто не мог увидеть. Ни слуги, ни Марпот. Ни Клаф. Никто не пронзит мои доспехи, мысленно повторяла она. Потом вернулся Джон Сатурналл.

Очень на него похоже — колотить поварешкой по котлу среди ночи, оповещая о своем возвращении. Как будто простой повар заслуживает, чтобы его встречали фанфарами и осанной. Можно подумать, цукаты и келькешоски, тушеное мясо и томленая рыба, которые он стряпал для утоления ее желудочных болей, или печеные яблоки в лужице прохладных медвяных сливок… Можно подумать, все эти лакомства знаменуют какие-то победы и завоевания. Сердце ее стучало единственно от раздражения, когда она решительно спускалась в кухню. И когда он попытался обнять ее в коридоре у комнат мистера Паунси, она не позволила.

Чарнли-холл сожжен дотла, напомнила себе девушка, когда Джон повернулся и ушел. От Форэма камня на камне не осталось. Но усадьба Бакленд стоит, как стояла.

Пылкая влюбленность придурковатого пастора служила им защитой. Лукреция вместе с ним преклоняла колени в церкви. Он выведет их всех из мрака заблуждения, говорила она Клафу. Они вместе вступят в новый, Марпотов Эдем, страстно убеждал он, и девушка видела, как толстый серый язык мелькает у него во рту. Но потом болван чудесным образом поумнел и, задрав миссис Поул юбки, сорвал с ее ног тряпичные повязки.

— Вы меня за дурака принимаете! — прошипел он на ухо Лукреции в то воскресенье, когда она стояла на коленях на усыпанном камешками полу. — Но я докажу вам, что Эфраим Клаф не дурак.

Глаза у него пучились, как при первом совместном молении, но от прежней робости не осталось и следа.

— Мне написать полковнику Марпоту? Мол, леди Лукреция вовсе не раскаялась перед Богом, как он думал. И усадьба Бакленд заслуживает такой же участи, что постигла Чарнли или Форэм. — Он придвинул лицо вплотную к ней. — Написать?

Внутри у нее все сжалось от гнева.

— Нет.

— В таком случае покажите свое раскаяние.

Лукреция скрипнула зубами:

— Я раскаиваюсь, пастор Клаф.

— Покажите.

Она подняла недоуменный взгляд.

— Разденьтесь до сорочки.

Несколько долгих мгновений Лукреция в упор смотрела на него. Но выпученные глаза Эфраима Клафа теперь даже не моргнули. Забудь гордость, сказала она себе, заводя за спину непослушные руки. Отринь свои страхи и желания, мысленно повторяла она, заставляя свои пальцы ухватиться за корсетные шнурки. Она распустила узлы, утром завязанные Джеммой. Потом принудила себя шагнуть вперед, переступая через юбки. Ее плоские груди и торчащие тазовые кости отчетливо вырисовывались сквозь изношенный батист сорочки. Когда Клаф жадно уставился на нее, девушке показалось, что сейчас у нее от стыда лопнет сосуд в мозгу.

— Хорошо, — придушенным голосом проговорил пастор, зайдя ей за спину. — Очень хорошо.

Поначалу боль в коленях отвлекала мысли. Но по мере того как текли минуты, ноги у нее постепенно немели и боль отступала. Стыд тоже скоро пройдет, говорила она себе. Ева греховно прикрыла свою наготу. Теперь Лукреция добродетельно обнажится. Такова воля Провидения. Таков ее Эдем.

Однако с каждым следующим воскресеньем Лукреция, дрожавшая в ветхой сорочке, уносилась мыслями все дальше от Клафа и церкви. Вместо голых стен перед глазами у нее стояли округлые холмы и залитые солнцем поля, где странствовали прекрасные пастухи и принцы. Стоя на коленях на усыпанных гравием каменных плитах, она представляла, как ласковые руки наряжают ее в одежды из тонкой ягнячьей шерсти и завязывают у нее на талии мягкий пояс из плюща. Вместо кислого запаха пота, исходящего от Клафа, она обоняла аромат медвяных сливок и головокружительное благоухание диких яблок, запеченных до сладости. Закрывая глаза, она почти осязала языком нежную яблочную мякоть с мраморными прожилками холодных сливок. Почти ощущала тепло его дыхания. В выстуженной церкви смуглое лицо Джона Сатурналла вновь склонялось над ней.

Потом Лукреция, хромая, выходила наружу. И больше уже не шутила с Джеммой, когда та растирала ей покрасневшие руки и колени. В Андреев день серые облака висели низко над землей, и изо рта шел пар, когда она ввела своих слуг в церковь. Ненавистный голос долго бубнил библейские стихи. Потом она опять осталась наедине с Клафом. Услышала хруст камней под его башмаками. Почувствовала на лице его возбужденное дыхание.

— Скоро я уеду на всю зиму, леди Лукреция, — произнес отвратительный для слуха голос. — Поэтому я хорошенько подумал над тем, как вам углубить свое раскаяние. До моего отбытия. Вы должны пройти через еще большее унижение.

— Еще большее, пастор Клаф?

Он дернул за сорочку:

— Снимите это.

Странное оцепенение на миг сковало мысли Лукреции. Не может быть, чтобы он говорил серьезно. Это просто уму непостижимо. Но Клаф ждал. Да, он говорил совершенно серьезно. Я в силах сделать это, подумала девушка. Снять сорочку и полностью обнажиться перед ним. Ева была нагой в своем саду. Я буду нагой здесь. Это ровным счетом ничего не значит. Но когда она уже взялась за тонкую ткань, голые стены вдруг словно надвинулись на нее со всех сторон. Густобровая физиономия Клафа скривилась в плотоядной ухмылке, и внезапно в ней поднялась волна горячего гнева, яростный протест против этого бесплодного рая и его тупого хозяина.