Читать книгу "Йод - Андрей Рубанов"

– Подумаешь, – сказал Миронов.

– Действительно, – сказал Моряк. – Нужен или не нужен – они разберутся.

Я вздохнул.

– Спасибо, люди. Я вернусь, да. Но не сегодня. Давайте поедем. Слушай, Саша, в твоей машине есть аптечка?

– Была где-то.

– Дай мне йод.

– Ты поранился?

– Не важно.

Мне протянули пузырек.

Отвернул пробку, втянул ноздрями. Пахло смертью и любовью.

Глава 13. 2009 г. Моя вера

В лавку поехал уже во второй половине дня. Дорожная обстановка показалась мне нервной. Ах да, вспомнил я. Кризис же. Денежная жопа! Сотни тысяч некогда благополучных граждан полетели мордами в грязь. Куплены в кредит лакированные вездеходы, а денег нет, и свирепствуют увольнения. Я огляделся, посмотрел на лица шоферов соседних машин, жалости не испытал. Лица были скучны. Впрочем, и сам я, наверное, со стороны выглядел точно так же. В меру озабоченный, скромно одетый. Хотя лично мне мировые экономические неурядицы не показались Армагеддоном. Машин на трассах не стало меньше, и не выстроились очереди за бесплатным супом. И когда полгода назад лопнул один из банков, где я держал некоторую сумму, – я не поехал и не снял живьем кожу с хозяина банка. И даже витрину не разбил. И никто не разбил – все пострадавшие вяло списались меж собой в Интернете и успокоились.

Кризис был нужен, и он состоялся. Не знаю, нужен ли он был Европе, или Австралии, или государству Бенин, – но моей стране он был необходим. Только крупный болван мог поверить в рост отечественной экономики. Экономика, делающая ставку на потребителя, но равнодушная к созидателю, обречена. Русские финансисты, охуенные умники, решили копировать методы Рейгана, в восьмидесятые годы вытащившего Америку из ямы за счет стимулирования потребления, – но как все плагиаторы, они упустили главное. Америка десятилетиями стимулировала производство, созидание, а в России созидателей вырезали и сгноили в лагерях еще в первой трети двадцатого века.

В стране, родившей гениальных изобретателей, инженеров, физиков, химиков и врачей, с шулерской ловкостью построили экономику, работавшую под девизом: «Нефть в обмен на телевизоры». Людям предлагали покупать «феррари», когда следовало покупать трактора и асфальтоукладчики. Был шанс создать экономику тружеников – создали экономику жлобов. Сейчас кризис разваливал карточный домик экономики жлобов, и в этом не было ничего плохого, и повисшая на улицах угрюмая озабоченность в завтрашнем дне вызывала во мне то особенное злорадство, которого не стыдишься.

Когда я вошел, они повернули ко мне лица, заблагов13 ременно снабженные особыми презрительно-снисходительными гримасами, причем Моряк, мужчина более

сдержанный, лишь слегка кривил губу, тогда как Миронов пребывал в позе Наполеона – сидел, вытянув ноги и скрестив на груди руки, – но, в отличие от Наполеона, еще и курил, откинув голову назад и выпуская дым вертикально вверх. Гримасы и позы означали: давай, вываливай свои плохие новости, мы их быстро обсудим и найдем решение любой проблемы, включая ядерную войну.

Домашние беды, вроде болезней жен, детей и родителей, в нашей лавке бедами не считались, они происходили регулярно и побеждались без истерик. Проблемы житейского характера, вроде автоаварий или спонтанных драк с превосходящими силами противника, проходили как курьезы. Что касается коммерческих неприятностей всех видов и калибров, они преследовали нас постоянно, однако после пятой налоговой проверки и десятого допроса в отделе экономических преступлений мы привыкли и пообтерлись; в углу кабинета даже стоял специальный портфель для походов на допросы, поцарапанный динозаврик из кожзама с ручкой, скрепленной ржавым гвоздем.

По мере того как мой рассказ продвигался к кульминации и развязке, приятели стали фыркать и в конце концов разразились смехом облегчения.

– Я думал, что-то случилось, – сказал Моряк, прервав веселье. – А тут такой сюжет. Подпольный революционер!

– Надо проверить склад, – вторил ему Миронов. – Может, он там в дальнем углу уже станок соорудил. И печатал газету «Искра».

Я разозлился и повысил голос:

– Хватит. А если завтра к нам придут и перевернут вверх дном всю контору? В поисках прокламаций или взрывчатки?

– Пусть ищут, – небрежно произнес Моряк.

– А если найдут? – крикнул я.

Миронов зевнул.

– Если найдут, мы немедленно обанкротимся. И всем кредиторам скажем: парни, нас подставили, втянули в политику, ничего не поделаешь. Деньги отдадим после возвращения из ссылки...

– Из Шушенского, – подсказал Моряк.

– Нет, – возразил Миронов. – Лично я – в Разлив. В шалаш, батенька! Тихо, свежий воздух. Но чтобы к моему приезду был броневичок! Я не согласен толкать речь без броневичка.

– Вам весело, – произнес я, – а у меня до сих пор очко играет.

– А у тебя оно всегда играет, – усмехнулся Моряк. – Остынь, босс.

– Я тебе не босс.

– Все равно остынь. Присядь, чайку выпей. Нюхни йода.

Мне вдруг стало хорошо. В одиночку плохо, вдвоем лучше, а когда втроем – иногда бывает совсем хорошо.

– Салфетку дать? – осведомился Миронов.

– Зачем?

– Чего-нибудь протрешь.

Я глубоко вдохнул и выдохнул.

– Все видел. Везде был. Все про людей знаю. Но живого подпольщика не видел.

Моряк покачал головой, посмотрел на Миронова и сказал:

– Опять он за свое.

Миронов развел руками.

– Да. Поза ветерана. А ты думал, что наш босс две не13 дели отдохнет – и изменится?

– Вы о чем?

– О том, что тебе надо прекращать.

– Что прекращать?

– Думать, что ты ветеран всего на свете. «Везде был, все видел» – хватит этого. Скажи, ты до сих пор с собой йод носишь?

Я достал из кармана пузырек, протянул. Миронов отвинтил крышку, потянул носом.

– Больницей повеяло. Родной травматологией города Западная Двина. Я там полгода провалялся. – Миронов еще раз поднес склянку к ноздрям. – Ты говоришь, что все видел. Тюрьма, Чечня, страсти, предательства – круто, Андрей. Но скажи мне вот что: ты знаешь, что это такое, когда ныряешь в воду, и тебя засасывает в трубу коллектора, и гонит по бетонным трубам пятьдесят метров, а с обратной стороны труба извергает водопад, внизу – голые острые камни, и ты, в узел завязанный, – Миронов вывернул локти и шею, – вываливаешься из этой трубы... А там – рыбаки сеть раскинули, и ты в эту сеть заместо рыбы падаешь, с восемью открытыми переломами, и именно эта сеть блядская спасает тебе жизнь? А потом лежишь в гипсе с ног до головы, шесть месяцев, и врачи тебе – тринадцатилетнему – говорят, что ты никогда не сможешь бегать и прыгать? И даже, может быть, ходить? Что быть тебе калекой, инвалидом, хромым уродом? Ты видел свою ногу, синюю, воняющую гноем, замкнутую в аппарат Илизарова?