Читать книгу "Расеянство - Братья Швальнеры"

решиться рассказать о нем мог он только во хмелю.

–Ну, чего случилось? – когда уже порядком напились, спросил Синдеев. Про себя Колян решил звать его «учителем»– шифу. А мысленно обращался к нему не иначе чем с приставкой «доно», что в лучших самурайских традициях иллюстрировало наивысшую степень уважения.

–Да ты понимаешь, мы с Михалычем на охоту пошли…

Синдеев сплюнул под ноги – он не любил старого сквалыгу.

–Опять ты с этим петухом тухлодырым якшаешься… Говорил же тебе…

–Я думаю – ну охота, чего… Мужское же дело-то!

–Ну и чего?

–На медведя нарвались.

Синдеев прыснул в кулак.

–И чего?

–Ну деру.

–И чего теперь?

–Михалыч пошел своей сознаваться, что медведь чуть не порвал. А я…

–А ты чего?

–Да мне как бы это… совестно что ли. Ну, сам понимаешь, какой же я после этого самурай?!

–Напрасны опасения твои, о храбрый воин. Ибо только в честном и открытом бою с равным по силе и по оружию проявляется и оценивается мужество самурая…

Когда Николаю казалось, что обычные слова в устах того, кого он уважал или кому просто хотел понравиться, складывались в подобные, неповторимые по красоте своей, словосочетания, словно сошедшие со страниц японских авторов середины XVI века, в эти же минуты сознание его наполнялось ощущением еле слышно игравшей где-то поодаль музыки – то это была японская классическая флейта сякухати, то традиционные воинственные барабаны, то и вовсе монгольская флейта морин-хуур. На самом же деле, и говорили его собеседники обычным, а подчас и вовсе ломаным и до жути некрасивым языком, и музыки никакой ниоткуда не лилось… Откуда же произрастали эти красивые галлюцинации в ослабленном мозгу нашего героя? Из души. Душа пела внутри него, как поет внутри каждого, кто слышит приятные слуху и духу выражения, кто чувствует гармонию с природой и окружающим материальным миром, кто испытывает состояние, близкое к состоянию счастья…

И настолько приятны были ему слова его шифу, и настолько теплыми и открытыми казались смотрящие прямо в душу глаза, что не выдержал Николай и, демонстрируя учителю и наставнику солидарность и уважение, стал литрами поглощать с ним саке, от души смеясь его юмору и ловя каждое произносимое им слово, так, словно говорил с ним не человек, а языческое божество. Или даже посланник самого Будды…

Запой продлился четыре дня, по истечении которых Мисима пришел домой. Нина знала о возвращении Михалыча, а потому радость ее от возвращения супруга домой была несколько омрачена поздним появлением его на пороге родного дома.

–Где шлялся, алкоголик?

–Духовными практиками и самосовершенствованием занимался.

–Оно и видно. Сколько дней пьешь-то?

–Уже не пью.

–Не можешь, ясное дело.

–Хорош а, без тебя голова болит…

Нина усмехнулась.

–А где добыча-то, горе-охотники?

–Медведя встретили. Отобрал.

–Ты же говорил, что убьешь при случае?..

–Не в схватке с непонимающим зверем, которого не планируешь съесть, а ради удовольствия и забавы, а лишь в честном и открытом сражении с равным по силе и по оружию закаляется самурай! – величественно ответил Николай, по традиции в такие минуты воздев палец к небу. И, не дав супруге опомниться, пошел в баню. А Нина еще долго стояла, глядя ему вслед – и думалось ей, что все же он стал лучше. И не с водкой связано было преображение ее второй половины – в страсти к ней он и раньше бывал замечен, но такой разумности за ним не наблюдалось. Списав метаморфозу на влияние Синдеева, которого она плохо знала и даже в глубине души побаивалась за его полумаргинальный вид, который он излучал, бродя в выходные дни по базару, Нина отправилась мыть посуду – по возвращении из бани самурая ждал традиционный борщ. «Хоть плохонький, а свой», – с горечью и состраданием думала Нина, не желая лишать мужа любимого блюда, даже несмотря на «несчастный случай на охоте».

Однажды Мисима задержался на работе. По правде говоря, ему часто доводилось задерживаться, но зачастую это было связано с совсем не производственными вопросами – пьянство и разгульный образ держали его у места исполнения трудовой функции. Сегодня же дело обстояло принципиально иначе. У Михалыча на ЗИЛу полетел коленвал, и надо было срочно починить его, потому что завтра председатель собирался поехать на нем в райцентр.

Процедура починки в общем не представляла из себя особенной сложности, но Михалычу одному было нипочем не справиться с этой задачей ввиду громоздкости составных частей полетевшей детали. Для этого и призвал он Мисиму, славившегося богатырским здоровьем и обладавшего недюжинной силой, необходимой для поднятия тяжестей.

–Наподдай, наподдай вперед маленько, – лежа под автомобилем, выкрикивал Сергей Михайлович, а Николай знай себе толкал грузную бабку вперед.

–Ух и тяжелая, стерва, – время от времени покряхтывал он.

–Я ж говорю, мне одному не справиться, – бормотал Михалыч. Мисима же был немногословен – все силы он бросил на борьбу с тяжелым куском армированного железа.

Спустя полчаса потуг и надрывов заваренный коленвал был водружен на место, а удерживавшая машину на месте «жесткая сцепка» – огроменный стальной рычаг весом не меньше сотни килограммов – была оттащена Мисимой на хоздвор. Удовлетворенные и утомленные, приятели отправились по домам.

Нина встречала мужа со скалкой, и была немало удивлена, когда увидела его на пороге собственного дома трезвым, испачканным в автоле и уставшим.

–Где был?

–Коленвал ставили Михалычу на ЗИЛ.

–Ага, опять, – в голосе супруги слышалось явное пренебрежение.

–Дура… – по привычке пробормотал самурай. Любой, кого хоть раз необоснованно обвиняли в чем-либо, поймет состояние души нашего героя. Старинная самурайская пословица гласит: «Для самурая лучше грешным быть, чем грешным слыть».

–А-ну дыхни.

С тяжелым сердцем выполнил Мисима просьбу жены, по манере исполнения больше похожую на приказ. Не без удивления обнаружила она свою неправоту.

–Хм, ты что, правда ЗИЛ ремонтировал?

–Сказал же, там коленвал, Михалыч один не поднял бы.

–А ты, прям, поднял?

–А кто обычно его поднимал? Только я на всей МТС.

Нина замолчала. Муж, его сила, крепость и красота заставили ее прикусить язык и задуматься о смысле его слов. Она повернулась к нему спиной и пошла готовить ванну. Пока он раздевался, ванна наполнилась, и несколько минут спустя Нина подошла к нему с халатом и чистым полотенцем в руках. Он удивленно поднял на нее глаза. Она низко поклонилась ему, протягивая кипельно белое белье.

–Ванна готова, – робко произнесла она.

Он принял из ее рук нательные принадлежности и отправился на омовение.

Пока он очищал свое сильное, мужественное тело от копоти и грязи, Нина украдкой подсматривала за