Читать книгу "След тигра - Андрей Воронин"

— Так вот почему ты не спишь по ночам, — сказала Евгения Игоревна. Повернув голову, она с интересом смотрела на Глеба. — Доверяй, но проверяй, так? Ну, и что это было?

Она назвала наименования двух препаратов, знать о существовании которых гражданским лицам, строго говоря, не полагалось. Глеб удивленно приподнял брови.

— Однако, — сказал он, — вы, господа ученые, разбираетесь не только в устройстве пищеварительного тракта кольчатых червей!

— Так что это было? — настойчиво повторила свой вопрос Евгения Игоревна.

— Ни то, ни другое, — солгал Глеб, внимательно наблюдая, как чернеет и сминается, на глазах утрачивая правильность очертаний, лежащая на золотистых от жара углях тонкая стеклянная трубочка.

Горобец еще некоторое время разглядывала его, ожидая продолжения, а потом снова устремила взгляд к звездам.

Сиверов прислушался к своим ощущениям и вынужден был констатировать, что таблетка помогла как мертвому припарки. Спать ему хотелось по-прежнему и даже еще сильнее, пламя костра дрожало, расплывалось и меркло перед слезящимися, воспаленными глазами, а внутрь головы будто песка насыпали — такая она была тяжелая. «Удар нанесен тяжелым тупым предметом, — вспомнил Глеб, — возможно, головой…»

Чтобы хоть чем-то занять этот тяжелый и тупой, неумолимо клонящийся к земле предмет, Глеб начал мысленно сочинять письмо генералу Потапчуку. Работа сразу же застопорилась, потому что Сиверов не мог решить, какой из шедевров эпистолярного жанра взять за образец: письмо Ваньки Жукова или послание запорожцев турецкому султану. Затем ему показалось, что он нашел компромисс: писать нужно было в стиле тех писем, что сочинял, скитаясь в песках, красноармеец Федор Иванович Сухов. «Точно! — воодушевился он. — Тем более что у нас с ним, если приглядеться, очень много общего. Например, он Федор, и я тоже Федор… В некотором роде. Он сочинял письма в уме, и я их так же сочиняю… Только вот беда: хоть убей, не вспомню сейчас, как его жену звали… Марфа? Марья? Глафира? Нет, не помню, забыл. Впрочем я ведь собрался писать не чьей-то там жене, а Потапчуку. Он тоже, кстати, Федор, хоть и генерал. А еще спешу сообщить вам, любезный мой Федор Филиппович, что вышла у меня непредвиденная задержка… Впрочем, пардон, о чем это я? Какая задержка? Чего задержка? А? То-то… Разве что подписаться именем его секретарши… Так у него и секретаршу звать капитаном Нистратовым. Опять какая-то ерунда получается…»

Потом на него вдруг снизошло озарение — внезапное, как все озарения, и такое же яркое. На какой-то миг, будто при вспышке молнии, Глеб увидел всю картину целиком, и картина эта была логичной и непротиворечивой, хотя и достаточно отвратительной. Он попытался вникнуть в детали, но картина помутнела, распалась на части и исчезла, не оставив после себя ничего, кроме разочарования и ощущения потери. Глеб попробовал ухватить свою гениальную догадку за скользкий увертливый хвостик, и это ему почти удалось, он удвоил усилия и вдруг проснулся с уже знакомым ощущением, что проспал что-то очень важное.

Он обнаружил, что лежит на боку, в очень неудобной позе — очевидно, как повалился, так его и оставили, ограничившись тем, что укрыли сверху спальным мешком. Ткань спальника была покрыта крупными каплями росы, трава вокруг поседела от осевшей на ней влаги, и в предрассветных сумерках Глеб увидел, как по казеннику его винтовки, дрожа и оставляя за собой извилистую дорожку, скатилась тяжелая капля конденсата. Между стволами деревьев белесыми клочьями сырой ваты висел отчетливо воняющий болотом туман, чуть подсвеченный оранжевым там, где мерцали, догорая, угли костра.

Очевидно, в момент пробуждения Глеб сильно вздрогнул, потому что сидевший у костра с «сайгой» на коленях Возчиков тут же встрепенулся, схватился за карабин и резко вскинул голову, блеснув плоскими стеклами очков.

— Тише, тише, все в порядке, — негромко сказал Глеб и сел, рассеянно стирая со щеки прилипшие к ней сосновые иголки и мелкий лесной мусор.

С минуту он сидел, вслушиваясь в предутреннюю тишину и пытаясь разобраться в своих ощущениях. Потом остатки сна ушли в землю, как уходит из ванны мыльная вода, если вынуть пробку, и он понял наконец, что никакого озарения у него не было — приснилось что-то, вот и все. Оглядевшись, Глеб не обнаружил в пределах видимости ни насаженных на шесты голов, ни каких-либо иных отклонений от нормы.

— Все в порядке? — спросил он, зевая и с хрустом потягиваясь.

— Да, — вполголоса, чтобы не разбудить Евгению Игоревну, отозвался Возчиков. — Простите, мы не отважились вас трогать, решили дать вам отоспаться…

— Это вы напрасно, — серьезно сказал Глеб, еще раз внимательно оглядываясь по сторонам. — Впрочем, спасибо. Я действительно отлично отдохнул.

Это было вранье чистой воды. Ему стало легче, но ненамного; посмотрев на часы, он понял, что спал от силы часа четыре, да и то вряд ли. Голова по-прежнему напоминала чугунное ядро, в глаза будто песка насыпали, а рот буквально раздирала неудержимая зевота.

— А сами-то вы что же? — спросил он, будто невзначай дотрагиваясь до рукоятки пистолета. Пистолет был на месте и, кажется, весил столько же, сколько и раньше. Впрочем, это еще нуждалось в проверке.

— Не спится, — признался Возчиков и подбросил в костер немного хвороста. На мгновение стало темнее, потом из-под черных веток пробились первые язычки пламени, лизнули сухое дерево и, осмелев, с веселым треском начали карабкаться вверх. — Не спится, — повторил Олег Иванович задумчиво и грустно. — Как-то мне, знаете ли, тревожно. А пожалуй что и страшно. Как подумаю, что он где-то рядом… Сегодня мы придем к зимовью, и там все окончательно решится — так или иначе.

— Почему вы так думаете? — спросил Глеб. Он вынул пистолет из кобуры, осмотрел его и проверил обойму. Пистолет с виду был в порядке, в обойме тепло отсвечивали медью короткие толстые гильзы. Глеб выщелкнул одну, потом еще две, придирчиво оглядел со всех сторон и вставил обратно в обойму — патроны тоже были в порядке. — Почему вы думаете, — продолжал он, ударом ладони загоняя обойму на место и передергивая затвор, — что все решится именно сегодня? Ведь наш враг вовсе не обязан вступать с нами в бой на пороге этой избушки. Кто ему мешает отсидеться в лесу? Кто ему мешал перерезать нам глотки, пока я спал, а вы, по вашим собственным словам, дремали вполглаза?

Возчиков пожал плечами. Отблески огня прыгали в стеклах его очков, струились по стволу карабина.

— Не знаю, — сказал он. — Возможно, Андрей Николаевич боится нас… То есть я хотел сказать — вас. Может быть, он колеблется, не зная, как поступить с Евгенией Игоревной… Он ведь ее по-своему очень любил, знаете ли, вот и не может, наверное, решиться, сделать выбор. Однако он его непременно сделает, и именно сегодня, уверяю вас. Не знаю, в чем тут дело, но я… понимаете, чувствую это вот здесь.

И он постучал себя костлявым кулаком в едва прикрытую лохмотьями куртки цыплячью грудь.

— Чувствуете, — нарочито пренебрежительно передразнил Глеб. — Чувствуете… Ерунда это все, ясно вам? Захочет встретиться — на здоровье. У меня найдется, чем его удивить.