Читать книгу "О чем знает ветер - Эми Хармон"

– Извини, Томас. Я сказала, что не понимаю твоего мира, а сама взялась лекции читать.

Больше мы не говорили ни об Ирландии, ни о свадьбе, ни о Бене Галлахере. Но фраза Энн: «И что вы станете делать с этой любовью?» – весь вечер звенела у меня в голове, вытесняя прочие мысли.

На полуночной мессе я сидел между Миком и Энн, Оэна держал на коленях. Оэн клевал носом, еще когда мы входили в церковь, и успел крепко уснуть, прежде чем отец Дарби начал читать первый псалом. Он благополучно проспал всё пророчество Исайи; он, в отличие от меня, не видел, что Мик понурился, а Энн хмурит брови. Веснушчатой щечкой прижимаясь к моей груди, прямо к ноющему сердцу, Оэн мирно посапывал – а я завидовал его невинности, неискушенности и вере. Когда Мик – очень серьезный, притихший – повернулся ко мне и прошептал: «Мир да пребудет с тобой», я ответил той же фразой, даром что именно мира в моем сердце и не было.

Отец Дарби в проповеди помянул пресловутое игольное ушко, дескать, легче верблюду сквозь него протиснуться, нежели богачу войти в Царствие Небесное. А я подумал, не так надо было сказать, а вот как: легче верблюду пролезть сквозь игольное ушко, нежели ирландцу – утихомириться.

Да, меня учили любить Ирландию – но не должна любовь быть такой… сметающей всё на своем пути. Таким следует быть чувству долга. Наверно, это мой ответ. Страдания и жертвы ни к чему там, где нет любви. Главное же – определить, что тебе всего дороже.

Т. С.

Глава 20

Белые птицы

Мне россыпью бисера мнятся вдали                              острова Тир На н-Ог,Где можно над Смертью смеяться,                              не ведая слова «итог».Так делают белые птицы,                 что с пеной морскою в родстве…А нам – неужель затвориться                     в бескрылом своём естестве?

У. Б. Йейтс

Я ПРОСНУЛАСЬ ВНЕЗАПНО, ПРИЧЕМ без каких-либо внешних причин. Прислушалась, ожидая уловить шорох оберточной бумаги; по моим представлениям, Оэн уже вскочил и разворачивает подарки. Но нет, шум, до меня донесшийся, не подлежал идентификации.

Мы вернулись из церкви далеко за полночь. Каждый из нас был глубоко погружен в собственные мысли, даже подавлен. Томас с Оэном на руках сразу направился в детскую, я увязалась следом. Оэн начал просыпаться, пока я переодевала его в ночную рубашку, но, очутившись под одеялом, снова заснул. Бриджид на мессу не ходила. Воспользовалась тем, что дом опустел, чтобы пообщаться с сыном. Мы ее ни в гостиной, ни в кухне не обнаружили. Очевидно, она уже легла, а где Бен Галлахер – на сеновале или, может, убрался восвояси, – я не знала и знать не хотела.

Сказав Томасу: «С Рождеством и с днем рождения», я, кажется, немало его удивила. Наверно, он думал, я про вторую дату не вспомню. Судя по реакции, он и сам про нее забыл. Подарки и праздничный торт дожидались своего часа – в моей спальне и в погребе, соответственно; я решила, что день рождения мы отметим назавтра ближе к вечеру. Не хотела перебивать впечатление от мессы.

Внезапно Томас обнял меня, почти втолкнул к себе в комнату и приник к моему рту. Как человек, который после поста не набрасывается с неподобающей жадностью на скоромные угощения, Томас сдерживал свой пыл. Он целовал меня, будто весь вечер и всю ночь только о поцелуях и думал, не зная, когда такой случай представится в следующий раз. Определенно, Томас никогда не ходил в дамских угодниках. Я почти не сомневалась, что до меня он и влюблен не был, по крайней мере серьезно. Прикладываясь к моим губам, он как бы препоручал мне всего себя, уверенный, что будет принят без остатка, без критики, без колебаний. В ответ он требовал того же. Одно влечение, без эмоций или с половинчатыми эмоциями, не удовлетворило бы Томаса. Он бы мигом распознал не только подделку, но даже и вполне искусную имитацию истинной любви. Вспомнилось шутливое замечание Майкла Коллинза, мол, если Томми и любит, как пляшет, тебе, Энни, крупно повезло. Томас любил, как плясал. Как лечил, как делал всё остальное в жизни – ответственно и с глубоким вниманием к деталям.

В конце концов, оба встрепанные, еле дышащие, мы были вынуждены разъять объятие и разомкнуть уста. Пошатываясь, я вышла от Томаса. Взяла себя в руки и на цыпочках прокралась в свою комнату.

Почти до рассвета Томас, Майкл и Джо О'Рейли сидели в библиотеке. Я засыпала под гул их голосов, согреваемая приглушенными взрывами смеха.

И вот забрезжило. Ленивое зимнее утро осветлило на полтона графитный небосклон – этим его подготовка к встрече солнца и ограничилась. Я встала, набросила темно-синий капот, что лежал в ногах кровати, натянула шерстяные носки и выскользнула из комнаты, рассчитывая обнаружить Оэна под елкой. Но в гостиной была одна Мэйв – стояла на коленях, вороша кочергой уголья в камине, от старания высунув кончик языка. При моем появлении Мэйв обернулась, и я увидела, что нос у нее вымазан сажей. Стало весело, как в детстве.

– Мэйв, мы с тобой одни проснулись, да? – прошептала я.

– Нет, мисс. Матушка с Элинор и Мойрой давно на кухне. Доктор Смит, мистер Коллинз, мои братья и еще дюжина человек во двор пошли.

– Во двор? Зачем? – Я метнулась к окну, стала вглядываться. Туман еще не поднялся, да и не рассвело толком.

– У них там хёрлинг в разгаре! – отвечала Мэйв. – На прошлое Рождество доктор Смит подарил моим братьям настоящие клюшки для хёрлинга и посулил, что в это Рождество пустит их с большими играть. Так мальчишки во всю ночь глаз не сомкнули. Теперь по лужайке носятся. И Оэн с ними. Доктор Смит ему махонькую клюшечку припас, вот он под ногами у всех и путается!

В голосе Мэйв неожиданно послышались ворчливые нотки, и мне вспомнилась старуха в толстых очках, которая утверждала, что отлично знала Энн Галлахер, и называла Оэна сорванцом.

– Выходит, и Оэн во дворе?

Мэйв кивнула, перенесла вес тела на пятки, вытерла руки о передник.

– Послушай, Мэйв…

– Да, мисс?

– У меня кое-что для тебя есть.

Забыв про огонь, Мэйв расплылась в улыбке.

– Для меня, мисс?

Я шагнула к елке, вытащила тяжеленную деревянную коробку и вручила Мэйв, предупредив:

– Осторожно – бьётся!

Мэйв воззрилась на коробку с благоговением, не решаясь открыть.

– Это от доктора Смита и от меня. Ну, открывай, не робей!

Еще в ломбарде мне бросился в глаза сервиз тонкой работы. Я живо узнала нежные розочки, нанесенные умелой кистью на настоящий костяной фарфор. Незадолго до Рождества я поведала Томасу о старой Мэйв О'Тул, и он немедленно купил сервиз – весь целиком, включая блюдца, заварочный чайник и сахарницу с фарфоровой ложечкой.

Из последних сил сдерживая нетерпение, Мэйв подняла крышку. Обнажилось стеганое атласное нутро того же оттенка, что и розочки на фарфоре. Мэйв не взвизгнула от восторга, о нет. Чувства были выражены деликатным «ах», подобающим юной барышне.