Читать книгу "Прискорбные обстоятельства - Михаил Полюга"

— Хорошо принимали? — понятливо ухмыляется он, потягиваясь и хрустя суставами, и ловко зашвыривает куцый огрызок яблока в урну на тротуаре. — А у меня в желудке — спазмы и урчание: ни одна сволочь даже стакан чаю не предложила! Спасибо Коле, — кивает он в сторону водителя, — подкормил яблоком.

— Мне повезло больше: рюмка коньяка, конфета и бутерброд…

— Только и всего? А пахнет от вас хорошо. Пристойно пахнет. Нет, как хотите, а на обратном пути придется заезжать в супермаркет, иначе помру с голода. А еще я бы сегодня выпил водки. Вы как? Вот и ладно. А то накатило не пойму что…

«Вот тебе и раз! — думаю я о Курватюке, пока машина выбирается из лабиринта тесных улиц и переулков старого города. — Накатило? Водочки захотелось? Оказывается, ничто человеческое нам не чуждо».

Давно присмотренный нами супермаркет расположен на выезде из города, у сквера на пересечении проспекта с кольцевой дорогой. Здесь же — автомобильная стоянка и конечная остановка междугородних маршруток. И все-таки людей и машин на окраине мегаполиса на порядок меньше, чем в центре, и потому вавилонское столпотворение нам не грозит.

Вооружившись корзиной, мы с Курватюком проходим по рядам, как два давнишних приятеля перед предстоящим пикником, смотрим, щупаем, прицениваемся, отбираем упаковки с продуктами или возвращаем на стеллажи. Супермаркеты не моя стихия, и, оказываясь в подобном месте, я всякий раз норовлю поскорее скупиться и улизнуть оттуда. Но сегодня верховодит Курватюк, любитель потолкаться у витрин и прилавков. Он причмокивает языком, щелкает пальцами, втягивает ноздрями воздух и зачем-то принюхивается к очередной упаковке, затем обращает ко мне удовлетворенный взгляд и вопрошает:

— Ну как? Берем? По-моему, неплохой балык: срок годности приемлем, и все такое… А вот сыр, как вы относитесь к твердому сыру? Нет-нет, только не с плесенью! Для меня сыр с плесенью, да еще устрицы, жареные лягушки, вареные улитки вызывают нечто наподобие психологического шока, точно принужден питаться с помойки.

У кассы мы честно делим расходы поровну и идем к выходу: Курватюк — спереди, с полным пакетом провизии, я — позади, нежно и благозвучно позвякивая спиртным и минеральной водой. Со спины мне бросается в глаза, что Курватюк кривоног, но ступает ровно и легко, с плавным прискоком и слегка разбрасываясь ступнями в стороны.

«Хорошо идет, молодцевато! Вот что значит всю жизнь смотреть за собой, беречь здоровье, не объедаться на ночь и один раз в неделю сидеть на кефире и простокваше! — думаю я, припоминая откровения курирующего зама в редкие мгновения, когда из чиновника он превращается в человека. — Да еще, хвастался как-то, жена держит его в руках, не позволяет впасть в свинство».

При слове «жена» я тут же ощущаю застарелый привкус горечи во рту, в памяти промелькивает родное лицо: печальные глаза, укоризна во взгляде, пшеничные локоны на висках…

«Господи, доколе?!»

Чтобы прогнать от себя проклятую память, я ускоряю шаг, почти бегу, перепрыгивая через ступеньки на выходе из супермаркета, и ноги задают иной, дребезжащий ритм бутылочному звону в пакете.

«Напьюсь! Непременно напьюсь! — мысленно вторю я этому наглому, соблазняющему звону. — Доколе?! Сколько еще терпеть мне? Доколе?!»

— У меня мысль, Женя, — легко и непринужденно переходит со мной на ты Курватюк, как это бывает с ним в минуты душевного умиротворения. — Не люблю я этих остановок в пути: ноги мерзнут, стаканы сваливаются с капота, проезжие ротозеи смотрят в рот… Давай-ка лучше в машине!.. Не расплещем?

— Все зависит от Коли.

— Он у меня виртуоз. А, Коля? Задачу понял? — вопрошает у водителя Курватюк. — Не газуй и резко не тормози. А мы тебе бутерброд сварганим.

— Владимир Андреевич, как по маслу!.. — скалится в зеркало заднего вида осчастливленный похвалой Коля и плавно, с достоинством выруливает со стоянки на шоссе.

Тем временем мы с Курватюком принимаемся священнодействовать: на заднем сиденье застилаем полиэтиленовой скатертью пространство между нами, раскладываем на скатерти закуски, достаем «походные» пластиковые стаканчики и откупориваем бутылку «Премиум».

— Эх-ма! — радостно потирает ладони Курватюк, и улыбается во весь рот, и сияет глазами. — Все время держать на цепи собаку — запаршивеет! А уж про мужика и говорить нечего: помрет мужик, если хоть иногда с цепи не сорвется! Давай, Женя, наливай, у меня ведь, сам знаешь, рука не того… Тяжелая у меня рука.

Мы пьем и закусываем и снова пьем — под какие-то необязательные тосты и пожелания, и постепенно память во мне ослабевает, горечь отступает и прячется где-то глубоко-глубоко, в потемках моего естества, как Минотавр — в переходах своего лабиринта. Воистину, там ей и место, горечи, если не получается жить по любви, как заповедано Богом! А я тем временем окунусь в несуетные мгновения бытия, как в нирвану, — в алкоголь, в пьяные разговоры и рассуждения, в любовь к ближнему своему, которого на первый взгляд не за что привечать и любить…

— Любой строй несправедлив и порочен, если частная собственность распространяется на природные богатства: на землю и воду, на газ, нефть и уголь, на лес, воду, воздух, свет, — разглагольствует, прерываясь на пережевывание бутерброда с балыком и сыром, Курватюк. — Частная собственность должна быть ограничена возможностью только производить, а не пользовать.

— Согласен! Капитализм изначально построен на том, чтобы все это обманом и разбоем отобрать у всех и отдать сотне проходимцев. Денежные реформы, обвалы валюты, приватизации, реорганизации, обещания манны небесной и обеспеченной жизни, как в Америке и Европе, — это все ловушки для идиотов.

— Однозначно!

— Так же несправедлив и порочен любой строй, если он покушается на такие основы, как религия, к которой принадлежит большинство, и семья, которая крепит любое общество. Потому глубоко ненавижу и презираю сектантов и педерастов.

— Фи, педерасты! Я как представлю, что они между собой делают!..

— Но ведь кто-то им дает деньги, чтобы они, как раковая опухоль, внедрялись в здоровый организм и все там разрушали. А если кто-то дает деньги, а их, слону понятно, так просто не раздают, значит, у этого кого-то есть определенная и четко выверенная цель, или, чтобы было понятнее, мишень: человек нормальный с нарисованными кружками на груди, и в эти кружки, в эту грудь стреляют, чтобы рано или поздно поразить насмерть.

— Да ты коммунист, Женя!

— Я здравомыслящий беспартийный.

— А вот я был в партии. Посуди сам: как в те времена можно было не быть? Вступил как миленький, на партсобраниях выступал, поддерживал политику партии и клеймил империалистов — все честь по чести. Слова-то они говорили правильные…

— Я не был. Не по каким-то идейным соображениям, просто я кот, который гуляет сам по себе. Знаешь такую сказку? А ты был, и потому ты теперь заместитель прокурора области, а я всего лишь начальник отдела.