Читать книгу "Где живет моя любовь - Чарльз Мартин"

– Решил поупражняться? – спросил я у Брайса.

Он кивнул.

– Когда твой приятель-полицейский увидел мой кубок, он попросил меня немного поучить его ребят тому, что я умею. – Брайс вопросительно поглядел на меня. – Как ты считаешь, сто́ит?..

На моей памяти Брайс впервые задал мне вопрос, требовавший серьезных размышлений от нас обоих.

Я посмотрел на мишени, потом перевел взгляд на лицо Брайса.

– Думаю, да. Кстати, о каком кубке идет речь?.. – спохватился я. За те несколько лет, что мы были знакомы, Брайс ни разу не показывал мне никаких кубков.

Вместо ответа Брайс махнул рукой в направлении киоска. На крыше я увидел похожий на магазинную витрину стеклянный ящик, а в нем – четырехфутовый серебряный кубок, начищенный и отполированный до зеркального блеска. Похоже, он стоял здесь уже давно, но я почему-то заметил его только сейчас.

– И за что ты его получил?

– За победу на Уимблдоне. В семидесятом.

– Ты играл в теннис?! – Я не верил своим ушам.

Брайс покачал головой.

– Это кубок за победу в соревнованиях снайперов морской пехоты.

– И скольких морпехов ты победил?

Брайс немного подумал.

– Всех, я полагаю.

– А на какую дистанцию вы стреляли?

Брайс непроизвольно посмотрел на мишени в конце стрельбища.

– На тысячу ярдов.

Фрагменты информации вдруг стали складываться у меня в голове в цельную картину. Я подумал о Феликсе, Антонио, Уиттакере, и…

– Брайс…

– Что?

– Значит, ты специально целился Антонио в руку?

Он кивнул.

– И ты хотел попасть Уиттакеру именно в позвоночник?

Брайс посмотрел на Мэгги, на меня и снова кивнул.

– Но почему?

Брайс достал из кармана пачку жевательной резинки, запихнул в рот все двенадцать подушечек разом и, повернувшись, пошел к кинобудке.

Я проснулся четыре часа спустя, когда конец закончившейся ленты зашлепал по проектору. Подняв голову, я увидел, что Брайс, вытянувшись в кузове рядом со мной, спит крепко, как младенец, вот только пивом от него разило совершенно не по-детски. С другой стороны зашевелилась Мэгги. Она съела почти весь наш попкорн и сейчас шмыгала носом и вытирала глаза.

Я потянулся и зевнул.

– Обожаю этот фильм!

Мэгги наподдала меня локтем и плюхнула мне на колени миску с остатками попкорна.

– Ладно, пора домой, – сказал я, спрыгивая из кузова на землю и помогая Мэгги спуститься. – Завтра у нас большой день.

– Большой день? – Брайс приоткрыл один глаз.

– Нам предстоит встреча с деятелями из Центра усыновления.

Брайс открыл второй глаз, сел, достал из кармана очередную упаковку жевательной резинки – и снова отправил в рот дюжину мятных подушечек.

– По поводу чего встреча?

– Завтра апелляционная комиссия будет разбирать наше дело.

Брайс перебросил ком жвачки за другую щеку. В воздухе, перешибая запах пива, поплыл густой аромат мяты.

– Ваше дело?

– Мы не согласились с решением комиссии по усыновлению… – Я бросил быстрый взгляд на Мэгги. Мне не хотелось лишний раз напоминать ей о наших неприятностях.

– Мы подали документы на усыновление ребенка, но нам отказали, – разъяснила она нашу ситуацию Брайсу, и он принялся ожесточенно жевать. Выражение его лица показалось мне странным. Возможно, дело было в усилиях, которые он прилагал, пытаясь раздавить зубами упругий ком жвачки, но мне показалось, что Брайс не на шутку рассердился. Я, впрочем, думал сейчас не столько о нем, сколько о Мэгги.

– Разумеется, – добавил я, пожимая плечами, – никто не мешает нам обратиться в другое агентство или службу усыновления, но там нам все равно придется рассказать, что местный Центр нам отказал.

Брайс озадаченно почесал в затылке. Через минуту, не сказав даже «до свидания», он поднялся и скрылся в своем трейлере, где принялся чем-то хлопать и стучать.

Мы выключили проектор, погасили свет в кинобудке, прибрались на площадке и, крикнув Брайсу «Спокойной ночи!», поехали домой.

Завтра нас и в самом деле ждал нелегкий день.

Глава 40

Мэгги очень хотелось произвести на членов комиссии благоприятное впечатление, поэтому она заставила меня надеть костюм и повязать галстук. Я подчинился, но, разумеется, до Мэгги мне было далеко. Когда я спустился из нашей комнаты, она стояла посреди амбара и буквально сияла в лучах света, пробивавшегося сквозь щели в стенах. Каблуки, белые перчатки, шляпка… В этом наряде Мэгги была чудо как хороша. Мне даже представилось, что моя жена – это картина, на которой Бог запечатлел всю прелесть и красоту лета. По сравнению с ней я выглядел просто неряхой. Надевая ремень, я пропустил одну штрипку, мой с большим трудом завязанный галстук оказался слишком коротким, к тому же когда я брился, то ухитрился порезаться.

Мэгги повернулась ко мне и, коснувшись моего подбородка, заставила закрыть рот (я и не заметил, как у меня отвисла челюсть).

– Ну, что скажешь? – спросила она.

– Ты… выйдешь за меня замуж?

Отлепив от моей щеки клочок туалетной бумаги, Мэгги в одно мгновение наново перевязала мне галстук, отчего он сразу стал длиннее дюйма на три, и, отступив на шаг назад, окинула меня критическим взглядом.

– Ладно, сойдет, – решила она.

Прошло примерно полтора месяца с тех пор, как белые цветы на кустах хлопчатника распустились, порозовели, сделались красными, затем – темно-пурпуровыми и опали на землю. Приближалось время сбора хлопка, но когда именно это произойдет, можно было только гадать. Правда, некоторые фермеры совершенно искренне полагали, будто сельское хозяйство – это точная наука, которая позволяет все высчитать и все предсказать, но это были плохие фермеры. За всю историю разведения хлопка такого никогда не было и не будет. Можно закармливать кусты хлопчатника удобрениями, подводить воду, можно молиться Богу или прыгать с бубном вокруг костра, но хлопчатник станет расти, цвести и давать урожай только когда будет готов. И изменить это может один только Бог.

По-видимому, Бог решил, что время пришло.

Мы вышли из амбара и буквально остолбенели. Наше поле сплошь покрылось белым пухом из крыльев ангелов – мне даже показалось, будто в безоблачных голубых небесах прозвенел их слаженный клич «Аллилуйя!». А может, то был райский снег, осенивший грешную землю среди жаркого лета – ничуть не холодный, пушистый и легкий. Только потом я понял, что произошло: тысячи и тысячи ветвей, взметнувшись из земли, протягивали Небесам свое хлопковое подношение – свой дар, в котором были и нежность, и обещание, и любовь.