Читать книгу "Дети Велеса - Андрей Расторгуев"

– Можно и туда. – Юнос назидательно поднял палец. – Только Силу при себе держите, чтобы людям не мешать и праздник не портить.

Они втиснулись в колонну и побрели по мостовой в сторону Восточных Врат, за которыми со слов Михайлика находилось то самое Капище, где происходил обряд встречи весны. По пути присоединялось всё больше народа. За воротами вся дорога оказалась забита людьми, идущими в одном направлении – к видневшемуся впереди вытянутому холму, на котором уже находилось несколько десятков человек, и полыхал большой костер. От головы колонны послышались торжественные слова, подхватываемые всё новыми людьми и оттого приближавшиеся. Не то песня, не то заговор:

«Весна – красная краса, русая косица,

Тридцати братьев сестрица,

Сорока бабушек внучка,

Трёх матерей дочка, кветочка,

Ягодка, перепёлочка».

Земля на вершине Капища уже подсохла. Там буквой «П» были расставлены накрытые скатертью столы, на которые люди водружали принесённые с собой горячие блины, пироги, овсяный кисель, мёды, квасы и всякие прочие закуски. Воздух вокруг холма наполнен птичьим гомоном, привнося ещё больше чувства приближения весны. Щебет, чириканье, карканье. Кто сюда только не слетелся. Кажется, со всей округи птицы собрались. Им рассыпали зерно поодаль от капища и на перекрёстках дорог. Пернатые с удовольствием и великим энтузиазмом отводили душу, устроив на зерновых полянах бойкую толчею. Оказалось, это не просто угощение для птиц. Так делалось для того, чтобы духи умерших предков – навьи, – непременно являвшиеся на праздник в образе сорок, поедали своё зерно в стороне и не лезли к столам, попадая под ноги играющим и активно веселящимся потомкам.

Угощение разделили на пять частей, поместив пятую на открытое место возле Священного Огня, куда каждый пришедший относил какой-нибудь гостинец. Обычно это были блины. Оставляя их там, приговаривали:

– Честные наши родители! Вот для вашей души блинок.

Когда ведуны приблизились к столам и совершили все обряды, собравшиеся начали угощать друг друга блинами. Между людьми сновали дети. Протягивая руки, выкрикивали:

– Первый блин комам! Первый блин комам!

Взрослые безропотно совали блины в протянутые маленькие ладошки, не игнорируя никого из просящих, что вызвало недоумение у Стаса с Аркашей. До них не доходил смысл этого действия. При чём тут «блин комом»? Дети выпрашивали себе испорченные блины? Но ведь им доставалась вполне нормальная на вид выпечка. Никто не кричал на ребятишек и не пытался прогнать. Все стало понятным, когда Михайлик в ответ на заданный Стасом вопрос пояснил, что Ком – это медведь, предок человека. Ему всегда жертвуют первый испечённый к празднику блин. Отсюда и фраза «первый блин Комам», то есть медведям, и само название праздника – Комоедицы. Собранные блины относили в чащу, жертвуя косолапому хозяину леса, великому медовому зверю Кому.

Обойдя все столы и насобирав приличную горку блинов, детвора опрометью понеслась в сторону ближайшего леса.

Капище, на котором стояли земляне, располагалось на берегу реки, на стыке с искусственно созданным рвом, поэтому с его вершины открывался прекрасный вид на речную гладь, где разворачивалось основное гулянье. Во многих местах на льду развели костры, вокруг которых люди закручивали хоровод, громко прославляя богов и предков. Многие были в масках или «харях», как назвал их Юнос, пояснив:

– Дабы не узнали злые духи.

Повсюду от костров доносились песнопения:

«Как на блинной на неделе

Из трубы блины летели!

Вы блины, блины, блины,

Вы блиночки мои…»

Потом хороводы распались, и все начали прыгать через костёр. На самом Капище тоже не пропустили это развлечение. Ведуны в полном составе присоединились к прыгунам и летали над огнем с таким энтузиазмом и радостью, что заразили своим настроением и Аркашу.

– Пошли, попрыгаем, – потянул он Стаса.

– Хочешь, так прыгай, а я не буду. Плечо пока побаливает.

– Ну, как хочешь, – и он ринулся к огню, с разбега перемахнув через невысокое пламя.

Сделав ещё несколько прыжков, смеющийся Башка вместе с Михайликом в компании нескольких развесёлых девиц хватали охапками талый снег и с шумным фырканьем умывали свои лица. Натерев щёки себе, принялись за девиц, а те, в свою очередь, за них. Умывание переросло в шутливую потасовку. Вываленные в снегу мужчины вскочили и бросились в погоню за пустившимися наутёк девушками, которые не переставали хохотать, оглядываясь на преследователей, явно желая, чтобы их догнали. Остальные ведуны, тоже умывшиеся снегом, швыряли им вослед снежки.

– Не нарвались бы они на мужей этих дамочек, – сказал Стас, подойдя к Юносу. – Те-то им накостыляют.

– Не накостыляют. – Юнос повернул к нему весёлое, раскрасневшееся от снега лицо. – У них повязки на рукаве.

– И что это значит?

– То и значит, что незамужние они.

– Надо же, как удобно, – усмехнулся Пырёв.

– А ты думал. – Ведун хлопнул его по здоровому плечу. – Пусть себе забавляются. Пошли-ка лучше сурью пить.

За столами всем наливали пенящийся золотистый напиток, внешне очень похожий на шампанское. Сначала Стас так и подумал, разглядывая исчезавшую пену на поверхности игристой жидкости в протянутой Юносом кружке. Здравый смысл подсказывал, что шампанскому здесь взяться неоткуда. Первая проба это подтвердила. Напиток, если и напоминал известное французское вино, то уж очень отдалённо. К тому же имел сильный привкус мёда. Пока Пырёв отпивал мелкими глотками из своей кружки, смакуя новые вкусовые ощущения, возле алтаря возникла какая-то суета. Протиснувшись к жертвенному камню, Стас увидел рядом с ним двух женщин в ритуальных одеждах жриц. Одна поднесла чашу сурьи к жертвеннику, а вторая неожиданно выбила эту чашу из рук. Та полетела в противоположную от камня сторону. Напиток расплескался, но ни одна капля не попала на жертвенник. Похоже, это был тоже ритуал, поскольку женщины не стали таскать друг друга за волосы, а спокойно повернулись к присутствующим и вместе со всеми хором проговорили:

– Уходи, Зима холодная! Приходи, Лето жаркое! Со страдной порой, с цветами, с травой!

Толпа радостно завопила и дружно двинулась к костру, почти совсем прогоревшему. Туда же подошли ряженые, неся чучело Марены. Торжественно водрузили её в кострище, обложив сухими ветками, по которым сразу побежал огонь, перескочив на тряпьё, быстро охватывая «тело» богини. Марена полыхала весело, щедро одаривая жаром людей, которые подбрасывали в костёр солому, всякий хлам и старые вещи, расставаясь с тем, что им больше не нужно. Восторженно кричали:

– Марена загорела! Всему миру надоела!

Особенно старались, конечно же, дети. Когда догоравшее чучело рухнуло в костёр, все снова принялись через него сигать. Кто-то говорил Семарглу, чтобы зажёг снега, кто-то прославлял Ярилу, кто-то скатывал горящие колёса с холма в честь восходящего солнца и орал во всю глотку: