Читать книгу "Тайны Торнвуда - Анна Ромеро"

И почерк – я узнала его в ту же секунду.

Там лежало, наверное, тридцать или сорок конвертов, в основном из просвечивающей бумаги для авиапочтовых отправлений, хрупкие от времени и использования. Я перебрала их и увидела, что значительную их часть написала Айлиш, адресуясь Сэмюэлу через штаб-квартиру Вторых Австралийских имперских сил.

На остальных конвертах значились имя Айлиш и ее улица – Стамп-Хилл-роуд. Марки были малайские, почти скрытые под жирными черными штампами штемпелями гашения. Еще на некоторых конвертах марок не было, только надпись: «В действующую армию». Все конверты были замусоленными, бумага мягкой и рыхлой, как будто их часто разворачивали и читали.

Мне до боли хотелось приступить к чтению, но я понимала, что это слишком рискованно – незаконный обитатель дома мог вернуться в любой момент, а я не хотела, чтобы меня застукали с поличным – особенно учитывая, что я намеревалась его выселить.

Значит, быстренько просмотреть?

Снаружи порыв ветра погнал что-то по крыше, напугав меня: обрывки листьев, веточки? Я затаила дыхание, прислушиваясь, но снаружи раздавались только трели вороны-флейтиста, стрекот цикад и мягкий шелест ветерка в сухой траве.

С бьющимся сердцем я наугад взяла из пачки одно из писем Сэмюэла.

* * *

30 ноября 1941 года

Надеюсь, у тебя все хорошо, Девушка-греза?

Писем от тебя пока не было. Просто смешно, сколько часов я потратил на мысли о том, что почта затерялась. Офицер по транспорту заверил меня, что мы на войне (в самом деле, приятель?), а следовательно, пропавшая почта – наименьшая беда на фоне общей картины. Но потом, когда я предоставил ему на выбор несколько вариантов того, куда он может отправить свою общую картину, он поспешил сказать, что подобные случаи редки.

Письма, как судьба, в конце концов находят дорогу к адресату, каким бы кружным ни был их путь. Поэтому я подожду и попытаюсь верить в почтовую систему, в общую картину, а в основном – в тебя, моя Айлиш… Ибо без веры, боюсь, это воняющее потом, осаждаемое москитами, шумное и непредсказуемое существование вполне может меня одолеть.

* * *

10 января 1942 года

Любимая, прошлой ночью я боялся закрыть глаза: а вдруг память о твоем лице покинет меня навсегда? Меня мучают сожаления, невысказанные слова снова и снова прокручиваются в голове, пока мне не начинает казаться, что я сойду с ума. Почему ты не написала? Неужели ты так скоро меня забыла? У меня болит сердце при мысли, что ты встретила другого.

Безумие, но я постоянно думаю о том первом дне, который мы провели в старой хижине, и как я распинался о дранке из черноствольных эвкалиптов и утомлял тебя историей о подземной емкости для воды, закопанной первыми поселенцами. Тебе было интереснее заставить меня поцеловать тебя, помнишь?

Признаюсь теперь, что я был несносным умником, сопротивляясь из чувства приличия, но – и я умоляю тебя простить мою откровенность, любимая, – все это время я думал: «Боже, как красива эта женщина, даже страшно, как сильно я ее люблю», а потом, чуть позже, я мысленно добавил: «Клянусь, не могу дождаться, пока мы поженимся». Все, разумеется, осталось невысказанным, скрытым под моей жалкой показной грубостью. Теперь я тоскую по тем дням, когда я спешил по тропинке к маленькой хижине, зная, что ты ждешь меня. Иногда моя тоска по тем счастливым временам похожа на физическую боль.

О, моя Айлиш, это письмо признаний, да? Как легко теперь изложить все это на бумаге, даже зная, что первым это прочтет цензор. Но, любимая, чем хороша война – благодаря ей спадает пелена самомнения, и ты ясно видишь единственное, что дает тебе смысл жизни. Для меня это единственное – ты.

Спокойных тебе снов, мой дикий воробушек, храни мое бедное старое сердце рядом со своим. Навсегда твой, Сэмюэл.

* * *

Я прервала чтение.

В этих письмах Сэмюэл представал совсем другим человеком по сравнению с созданным мной образом. Он не был – по крайней мере, на этом этапе войны – ни подлецом, ни мерзавцем и не повредился в уме или ожесточился. Судя по неприкрытым эмоциям его слов, он любил Айлиш. И я поняла: случившееся между ними после войны было связано не с карьерой Сэмюэла, а скорее с его страхом, вызванным отсутствием писем от Айлиш, – что она могла его забыть.

Я посмотрела через дверной проем на поляну и поняла, что пробыла здесь слишком долго. Солнце еще выше поднялось в небе, а урчание в животе напомнило, что завтрак был и прошел и пора отправляться домой.

Но я не могла. Пока не могла.

Мне нужно было прочесть хотя бы еще одно письмо.

Я выбрала опять из пачки от Сэмюэла. Пометка на письме: «АИС за границей» и дата «1 февраля 1942 года» – за две недели, мрачно отметила я, до падения Сингапура. Видимо, это было последнее письмо Сэмюэла до пленения.

* * *

Мой милый воробушек,

говорят, отсутствие новостей – хорошая новость, хотя неизвестные авторы этого высказывания никогда не ждали четыре месяца весточки от Девушки-грезы. Я до сих пор не получил от тебя ни единого слова, все в порядке, любимая? Я постоянно беспокоюсь, что, знаю, вызовет у тебя только смех. По крайней мере, надеюсь на это – заставит тебя рассмеяться весело, я имею в виду. Я лишь молюсь о том, чтобы не было новостей, о которых ты не решаешься мне сообщить. Айлиш, пожалуйста, пойми, что мне было бы гораздо легче получить от тебя сообщение о разрыве, чем вообще никаких вестей.

Ты сожалеешь о наших обещаниях, переменила ответ на мое предложение? Если так, я от всей души постараюсь понять, так как твое счастье стоит для меня на первом месте. Прошу тебя, милая, освободи бедного дурака от его страданий, достаточно нескольких слов.

Как Якоб? Здоров и бодр духом, по последним сведениям, дошедшим до меня от старой миссис Битлмен, – и она добавила, что ты чудесно пела в церкви на Рождество. Боже, как бы я хотел быть там и поддержать тебя, хотя я знаю, что пастор Лутц не поощряет выкриков с места.

Если будет возможность, мой Воробушек, пришли мне полный и подробный отчет о жизни дома, которого я жажду всеми фибрами души. Выше нос, Девушка-греза, я очень сильно тебя люблю.

* * *

Кто-то заскулил.

Я прервала чтение. Задержав дыхание, прислушалась. Мгновение до меня доносился только шум буша – болтовня лорикетов, жужжание мух и шелест листьев на ветру. Но потом этот звук раздался снова. Завывание, совсем как бессловесный, долгий вопрос.

Я сунула письмо, которое читала, в конверт и попыталась убедить себя, что ничего не было. Птица или скрип ветки, ложная тревога. Но затем мирную тишину разорвал собачий лай, за которым последовала хриплая команда, отданная мужским голосом.

Я вскочила, уронив на пол шкатулку с письмами. Упав на колени, я принялась сгребать их назад в ящичек, беспорядочно сминая в спешке. Один конверт отлетел чуть дальше, я резко потянулась к нему – и замерла.