Читать книгу ""Гнуснейшие из гнусных" - Ежи Климковский"

В моем присутствии Сикорский составил телеграмму в Вашингтон на имя заместителя начальника штаба армии, извещавшую о моем приезде. Дал также указания нашему послу в Каире Зажулинскому уладить все формальности, связанные с моим выездом в США.

Потолковав еще несколько минут, мы распрощались. Казалось, Сикорский чем-то встревожен: телеграмма Черчилля явно беспокоила и интриговала его.

Прямо от Сикорского я направился к Андерсу (мы жили вместе в гостинице), чтобы доложить ему о решении Верховного Главнокомандующего относительно меня. У него я застал Гулльса. Андерс встретил меня словами:

— Вот видишь, я одержал большую победу. Как раз пришел подполковник и передал мне поздравления от генерала Беннет-Несбита.

Я стоял пораженный, ведь несколько минут назад эти же слова я слышал от Сикорского. Сикорский получил поздравления от Черчилля и, оказывается, такие же поздравления получил Андерс от Беннет-Несбита. Что это могло значить?

— С какой победой? — спросил я.

Генерал улыбнулся и, довольный, ответил:

— С победой над Сикорским.

Я внимательно посмотрел на генерала. Он странно смутился. Вообще он выглядел как-то необычно. Видимо, что-то произошло, чего я не знал. Когда несколько часов назад я разговаривал с Андерсом, он был другим человеком — спокойным, сдержанным, а теперь, хотя его и поздравили с «победой», он совершенно не походил на победителя, дрожал, будто в лихорадке. Было заметно, что он очень возбужден, глаза его горели, на лице проступили красные пятна, он весь переменился. Действительно, пришедший через некоторое время врач установил, что у Андерса повышенная температура. Однако я не мог понять причины, вызвавшей такую резкую перемену в самочувствии генерала.

Я сказал ему о своем предстоящем отъезде в США. Андерс был этим недоволен.

Он лег в постель и принял какие-то порошки. Все это выглядело как-то странно. Я не мог разобраться в происходящем, но атмосфера была смутной и неприятной. Вскоре к Андерсу пришел сам Несбит. После его ухода я постучался к генералу. Он встретил меня словами:

— Знаешь, я не буду присутствовать на проводах Сикорского.

Я был поражен. До отлета оставалось еще несколько дней, а Андерс уже предупреждал, что не будет провожать Сикорского. Почему? Из-за слишком скверного самочувствия? Может быть, генерал решил пораньше вернуться в Киркук, поскольку в Каире чувствовал себя плохо? Впрочем, было видно, что ему и в самом деле не по себе.

Вскоре пришел с приказаниями Сикорского полковник Марецкий; генерал почти не разговаривал с ним. Получил приказы и сказал, что чувствует себя плохо и, вероятно, не будет на проводах Сикорского. Чем ближе подходил момент отъезда Сикорского, тем большее беспокойство охватывало Андерса. Бывали минуты, когда он весь дрожал, словно в лихорадке. Однако приглашенный врач не установил никакой болезни. Между тем, несомненно, было что-то такое, что вынуждало Андерса как можно скорее покинуть Каир. Он этого ничуть не скрывал и в самом деле приказал приготовить себе самолет для возвращения в Киркук. Было похоже, что он хотел от чего-то бежать, вообще как можно скорее оставить Каир, словно он чего-то боялся, ожидал чего-то необычного и не хотел быть при сем свидетелем.

Андерс доложил Сикорскому, что не может присутствовать при его отлете, так как чувствует себя плохо. Я удивился его поведению, ведь я видел, что он не настолько уж болен, чтобы действительно не иметь возможности проводить Сикорского, как этого требовал служебный долг. Не было также никакой причины для срочного выезда в Киркук.

Сикорский тоже очень удивился, но сказал Андерсу, что если он нездоров, то может попрощаться накануне и на аэродром уже не приезжать. Сикорский мог предполагать, что Андерс обиделся и поэтому не хочет его проводить. Как бы то ни было, все это походило на демонстрацию пренебрежения по отношению к верховному главнокомандующему.

В конечном счете Андерс самолетом направился в Киркук, а я через час выехал туда же на автомашине. По пути заехал в Тель-Авив. В гостинице «Гатримон», где я остановился вместе с сопровождавшим меня поручиком Хашковским, нас настигла переданная по радио весть о гибели Сикорского. Сначала я не мог этому поверить, точно так же как и другие поляки, находившиеся в зале. Когда это сообщение подтвердили и другие радиостанции, никаких сомнений не оставалось. Было передано также официальное правительственное сообщение, содержавшее заявление Идена о том, что над Гибралтаром произошла катастрофа самолета, в котором летел Сикорский. Все пассажиры погибли. «Причины катастрофы выясняются и будут сообщены позже».

Следующее правительственное сообщение о гибели Сикорского было очень смутным, путаным и неубедительным. Расследования происшедшего «случая» фактически не произошло. Для видимости создали комиссию по установлению причин катастрофы, но она приняла ту версию, которую ей якобы сообщили живые свидетели события. Комиссия установила, что отказали рули управления, в результате чего самолет после взлета упал в воду и от удара о воду разбился. Утонули все, за исключением пилота, который спасся, хотя и был ранен. Удалось выловить лишь тело Сикорского.

Вот и все, что было сказано в правительственном сообщении. Авторы его даже не удосужились выяснить, почему не действовали рули управления, как об этом говорилось в официальном извещении. Почему их заклинило? Что привело к этому?

В случайность никто не верил, сообщению также не верили. То, что официально сообщалось, слишком мало походило на правду. Комментаторы передавали друг другу совершенно иную версию катастрофы.

Трудно было игнорировать тот факт, что американцы, не знавшие всего дела, предложили включить в комиссию своих экспертов и расследовать причины катастрофы, так как самолет был американского производства и еще не случалось, чтобы «либерейторы» терпели подобные аварии. Однако их не пригласили в комиссию, ибо почему-то было признано, что такое расследование излишне.

Обсуждение обстоятельств катастрофы и логическое сопоставление данных, содержавшихся в официальных коммюнике, давали обильную пищу для размышлений.

Если самолет действительно, как говорилось в сообщении, упал в воду сразу же после взлета в результате неисправности рулей, то в худшем случае он затонул бы и его можно было извлечь из воды вместе с погибшими членами экипажа и пассажирами.

Самолет такого типа, огромный четырехмоторный бомбардировщик стальной конструкции, ни в коем случае не мог при соприкосновении с водой разлететься на мелкие куски в радиусе почти ста метров. Если даже предположить, что он упал с большой высоты (чего не было на самом деле), то он прежде всего ударился бы крылом, моторами или кабиной пилота. А ведь именно пилот остался жив.

Во всяком случае, какой бы своей частью самолет ни ударился о воду, эта часть амортизировала бы силу удара и была бы только больше других повреждена, а пассажирская кабина, расположенная в хвосте, более или менее сохранилась бы. Смятый самолет можно было бы целиком, вместе со всеми в нем находившимися, извлечь из воды.